Похититель всего

Корабли дрейфовали в море, не в силах вернуться в порт, ведь навигационные приборы тоже были механическими.

Как ни странно, погибли немногие. Были те, кто получил ранения из-за внезапно вышедших из-под контроля механизмов, а также те, кто оказался заперт в открытом море или глубоко под землей – в шахтах, откуда можно было выбраться лишь при помощи специального лифта. Другие пропали без вести и их никто не искал, по крайней мере, о таком не сообщалось.

Первые огни появились, когда Энсадум уже отчаялся увидеть нечто подобное.

Пожалуй, еще никогда Энсадум не встречал столь неприветливой архитектуры. Дом производил гнетущее впечатление. Его формы казались нагромождением ломаных линий, и ни одной прямой – сплошные углы без закруглений и переходов. Флигель на крыше едва слышно поскрипывал, хотя не было видно, чтобы он двигался. На нижнем этаже из распахнутого окна выдуло занавеску, и она повисла, прилипнув к влажному камню. Серое на фоне серого неба здание выглядело угольным наброском, сделанным второпях.

Подумав об этом, Энсадум решил и в самом деле зарисовать его, и даже определил место в блокноте: между двумя незаконченными эскизами человеческого тела в анатомическом разрезе.

Никто не вышел их встречать. То, что Энсадум вначале принял за путеводные огни, оказалось окнами второго этажа, в которых горел свет. Пока он смотрел, свет в одном из них померк, а затем разгорелся в другом – так, словно кто-то переходил из комнаты в комнату с зажженной свечой в руке.

По-прежнему не говоря ни слова, проводник махнул рукой, указывая в сторону дома, а сам свернул к видневшимся в стороне постройкам угрюмого вида.

Не обнаружив на двери колокольчика или молотка, Энсадум размахнулся и несколько раз ударил по обшарпанному дереву. Стук отозвался в глубине дома гулким эхом. Какое-то время ничего не происходило. Ему уже начало казаться, что он проделал весь этот путь зря, но затем дверь неожиданно распахнулась, и в прямоугольнике света возникла человеческая фигура.

Когда Энсадуму исполнилось шесть, практик явился к ним домой.

Это было в день, когда умер его брат.

Сколько он помнил, Завия всегда болел. Кажется, он заболел еще до рождения самого Энсадума, но со временем все становилось только хуже.

Обычно раз или два в неделю пара слуг выкатывали его неимоверно худое, сгорбленное тело на каталке во двор – подышать свежим воздухом. В такие минуты Энсадум предпочитал держаться подальше, однако теперь ему не приходилось этого делать.