В тумане

– Врешь, уже не по фигу, минут двадцать назад было по фигу, а сейчас уже нет.

– Ты для этого и звонишь по ночам незнакомым людям, да?

– Для чего, для этого?

– Чтоб преодолеть их пофигизм в отношении твоей незаурядной натуры. Так ты выбрал долгий путь. Пока всех обзвонишь. Попрыгал бы лучше голышом по крыше – сразу добьешься признания, у всех разом.

– Мне не надо у всех, надо лишь у некоторых… А ты почему не спишь по ночам?

– Потому что кое-какие придурки будят…

– Да ну, ты и не спала вовсе.

– Ты сквозь телефон это узрел?

– Просто по голосу понял.

Ты с такой готовностью меня отшила, словно бы очень ждала…

– Кого, тебя?

– Ну, может не меня, может, кого-нибудь другого. А тут я.

– Всего хорошего, Филипп.

– Ты даже вполне вежливые слова говоришь так, словно бы посылаешь на три буквы.

– Прощай. Желаю дальнейших успехов в жизни и твоей ночной деятельности.

– Спасибо. Звучит почти любезно, только как-то бесперспективно. Я собирался еще позвонить.

– Я думаю, не стоит оставшееся население нашей необъятной родины лишать счастья познакомиться с тобой.

Я уже настолько осчастливлена, что мне вполне достаточно до конца моих дней лишь вспоминать о тебе.

– Короче, мне не звонить?

– Доходит медленно, но ведь доходит. Ты хоть и дурак, но со светлой перспективой

– Ну пока.

Надо было не так, надо было сказать… О черт, или бог, или еще кто-нибудь, опрокинусь в сон, и не останется от меня ни кусочка, лишь нос будет торчать из подушки, как пятки Пузырика.

Надо было сказать, или не говорить, а сразу послать… Да по фигу. Все неважно. Что за придурок. И так в голове сумбур, а он и его перевернул верх тормашками. Спать. Надо спать, чтобы однажды проснуться. Завтра.

Ах, если б знать,

Чего сказать,

Как раз в тот миг,

Когда возник

?

***

Степка смотрит нарочито серьезно, с трудом удерживая на физиономии глубокомысленное выражение: «Мама, давай ты будешь вонючкой, а я какашкой. И мы будем драться». Вцепился двумя ручонками в толстые щечки, готовые расплыться в ухмылке, насупил брови, разлетающиеся в стороны, из губёшек сотворил вареники, и скосил глазенки к потолку.

Я покорно рассмеялась, он басисто хохотнул, но тут же привел каждую черточку лица к исходному положению, и прогнусавил: «Ну давай тогда ты будешь какашкой, а я вонючкой?» Рожица невообразимо скукозилась, сквозь щелки прищуренных глаз пробивается сияние, совершенно невыносимое сияние, режущее глаза, режущее душу.