Пленка

И раз забор сняли, значит, сегодня-завтра и домик снесут.

От подобного Вере всегда становилась грустно. Она делила мир не на живое и неживое, а выделяла в нем беззащитное и мучалась от жалости к старым вещам и заброшенным домам. Это была та жалость, за которую она должна была испытывать стыд. Муж этого не одобрял, считал отголоском язычества, тыкал пальцам в строки нужных книг, где об этом говорилось особенно резко, где особенно ярко подчеркивалась его правота.

Его правота окружала, оцепляла все ее существование.

«Будешь жить с Виктором, как у Христа за пазухой», сказал отец Веры после помолвки. Ему казалось, что его самый большой страх – разглядеть в Вере материнское проклятье – исчезнет, как только дочь перейдет в строгую, верующую семью. Где свекор священник счел божьим испытанием спасти пропащую душу от пропасти и будучи уверенным, что старший сын справится, благословил брак.

«У Христа за пазухой» жилось тревожно и безрадостно. Вера быстро разглядела главную особенность Виктора – тыкать в строки нужных книг и сужать, кромсать мир под лекало своей правоты.

Это делало его никудышным преподавателем – любая философская догма у него сводилась к Богу, а мужем еще более никудышным. С ним мир Веры так же сузился и свелся к одному – поиску одобрения.

Особенно тяжело было прятать себя. В первое время Вера часто смеялась над тем, над чем «благочестивая женщина не улыбнулась бы», прощала людям то, за что «они гореть должны», и плакала над тем, что «будь поумнее, презирала бы».

Но сейчас, замерев напротив темного, пыльного окна, вглядываясь в него с презираемым мужем любопытством, Вера стыда не испытывала. То чувство, которое взращивалось в ней в избытке, отступило, дожидаясь начала службы. Там, в духоте и причитаниях, следующих за неразборчивым эхом, она вновь проникнется всеобщим покаянием, которое сделает ее стыд тяжелым, но возможным для прощения.

И сегодня было так же. На службе, крестясь и кланяясь в нужное время, она мысленно вымаливала прощение за сон, и за те неосознанные мысли и желания, которые его вызвали, за жалость к вещи, которую она приравняла к страданиям человеческой души.

И особенно горячо Вера молилась за то, чтобы не повторить судьбу матери. Хотя смутные воспоминания о ее образе, иногда мелькающие перед пробуждением, заставляли ее улыбаться во сне.

Домой Вера шла по другой стороне улицы, стараясь не оборачиваться на переулок, где стоял домик. Ей казалось, что он просит у нее помощи.