Невеста герцога

Последний исходил от матери Джасинды Леннокс за три недели до того, как на Джасинду обрушилась лавина брачных предложений.

Поэтому Амелия обычно помалкивала и делала то, что от нее ожидали. Но сейчас…

Сейчас она не в Лондоне, не под надзором своей матери, и ей так надоело, что он держит ее на привязи. В самом деле, если бы не он, она нашла бы себе кого-нибудь другого. Она могла бы развлекаться и целоваться с мужчинами.

О, ладно, поцелуи – это, пожалуй, слишком. Она не идиотка, чтобы рисковать своей репутацией.

Но она могла бы фантазировать на эту тему, чего она определенно никогда себе не позволяла.

А затем, поскольку Амелия не имела понятия, когда она снова почувствует себя такой бесшабашной, она улыбнулась своему будущему мужу и сказала:

– Но вы должны танцевать, если вам хочется. Уверена, здесь полно дам, которые будут счастливы составить вам компанию.

– Но я хотел бы потанцевать с вами, – настаивал он.

– Возможно, в другой раз, – отозвалась Амелия, одарив его лучезарной улыбкой.

 – Пока!

И спокойно двинулась прочь, хотя ей хотелось припустить вприпрыжку, что она и проделала, свернув за угол.

Томас Кавендиш привык считать себя разумным человеком, особенно с тех пор, как его высокое положение в качестве седьмого герцога Уиндема позволяло ему предъявлять к жизни неразумные требования. Он мог безумствовать, одеваться в розовое, объявлять мир треугольным, и высшее общество внимало бы каждому его слову с самым почтительным видом.

Его отец, шестой герцог Уиндем, хотя и не безумствовал, не одевался в розовое и не объявлял мир треугольным, определенно был весьма неразумным человеком.

По этой причине Томас гордился своим ровным характером, святостью своего слова и – хотя он предпочитал не афишировать эту сторону своей натуры – своей способностью воспринимать с юмором нелепые ситуации.

А эта ситуация определенно была нелепой.

Но когда новость об уходе леди Амелии из зала распространилась и головы одна за другой стали поворачиваться в его сторону, Томас начал понимать, что линия между юмором и яростью не намного шире, чем лезвие ножа.

И вдвое острее.

Леди Элизабет взирала на него с изрядной долей ужаса, словно он мог превратиться в чудовище и растерзать кого-нибудь в клочки. А Грейс – черт бы побрал эту маленькую нахалку – выглядела так, словно вот-вот разразится смехом.

– Не вздумайте, – предостерег он ее и повернулся к Элизабет. – Мне сходить за ней?

Та уставилась на него с непонимающим видом.