Отражение в мутной воде

Едва передвигая худые, с узлами тромбофлебитных вен ноги, он тащился по коридору, простирая вперед эмалированную миску, в которой мелко дребезжала алюминиевая ложка, и бормотал:

– Завтрак-то… завтрак-то я проспал. А чего ж не разбудили? Из палаты зачем вывезли? Там сквозняк, я вон закоченел весь. А исподники мои где? Исподники отдайте!

Минута молчания затягивалась… И вдруг Михаил, довольно-таки небрежно сунув на пол обеспамятевшую Клавдию Гавриловну, резко выпрямился.

– Данилушка! – сказал сердито.

 – Какого черта ты шастаешь! У тебя же постельный режим!

– Так проснулся поутру, а жрать охота. Чую, кашкой пахнет, а миски рядом нет. Тут, смотрю, Клавка чешет мимо. Я руку из-под простыни – да и цап ее за подол: Клавдия, мол, Гавриловна, а меня довольствия за что решили, скажи на милость? Она взревела, что твоя изюбриха, – да бежать. А я гляжу – голяком лежу в коридоре. Это что еще за процедуры надо мной?!

Михаил обернулся к Тине:

– Тромб отскочил, что ли?

Она тупо кивнула.

– Да… – Михаил задумчиво потер переносицу. – Не тромб, а гулящая женщина. Гуляет сам по себе! Похоже, мы несколько поспешили Данилушку оплакать. Еще хорошо, что я решил отложить вскрытие до того, как придет баба Вера. Слава богу, она еще ничего не…

По лестнице громко затопали.

– Родименький ты мой! – послышался взрыд. – Кормилец! Да на кого ты меня спокинул! Ох, да закатилося мое солнце красное!..

Тина покрепче оперлась о стол.

Причет оборвался пронзительным воплем, и высокая худая старуха, ворвавшись на этаж, отпрянула к стене, с ужасом глядя на своего мужа, о смерти которого ей только что сообщили.

А этот самый покойник подошел к ней, вынул из трясущейся руки лукошко (баба Вера даже домой не успела зайти, прямо из тайги примчалась в больницу!) и принялся горстями закидывать себе в рот землянику, бормоча:

– Хоть ягодки поклевать, коли кашки не досталось!

Михаил привалился к косяку, трясясь в припадке нервного смеха.

Клавдия Гавриловна медленно закопошилась на полу.

Тина, как-то вдруг совершенно обессилев, перевела взгляд на окно.

Ослепительное небо, ослепительная рябь на огромной живой реке. Тальник клонится под ветром. Где-то вдали удаляется темное пятнышко: уходит на Комсомольск «Ракета». Река успокаивается, начинает дышать ровно, мерно, словно огромная серебряная рыбина.

Другая жизнь, совсем другая! Тихо, спокойно.