Чародейство доктора Кшеминского

Для многих его жителей это был польский город – форпост в чужом краю на испепелённой войной земле.

Мой дедушка старался соответствовать эпохе и месту.

Только разглядывая фотографии, я понимаю, насколько до неузнаваемости он изменился с годами.

К тому времени, как я вошёл в сознательный возраст, дедушка превратился в тихого русскоязычного пенсионера в потёртом костюме и полотняной белой кепочке, как у албанского диктатора Энвера Ходжи. Он почти не отличался от других стариков, которых можно встретить в брестских скверах и автобусах. Ни дом, ни даже улица, где он жил в 1930-х, уже давно не существовали. От прошлого у него сохранились только образование, и реликвии вроде рукописей, который я разбирал. А ещё, разумеется, то, что никто отобрать не может – неоперабельный шляхетский гонор.

Даже дедушкино имя успело с тех пор стать другим. Потому что польскому имени Яцек (что бы ни думали об этом в советском паспортном столе) в русском языке соответствует не Яков, – а Иакинф.

Но в те времена Советский Союз казался ему дикой заграницей. А Яцек Винцкевич был гордым юношей, истым поляком, который даже разговаривал литературным языком со знаменитым варшавским прононсом.

Его отец служил в управе Воеводства. Должность Винцкевича-старшего, моего прадеда, была достаточно скромной, чтобы не сесть, когда в 1939-ом пришли коммунисты – и достаточно значимой, чтобы сын учился в лучшей в городе первой смешаной гимназии имени Траугутта, а семье выделили деревянный особняк на улице Уланской, что в достаточно респектабельной колонии Тартак.

За городским стадионом и сейчас можно отыскать один-другой неожиданно симпатичный коттеджик из тогдашней застройки. А тогда такие колонии, миниатюрные подобия модной в те времена идеи города-сада, строили по всей Второй Польской Республике – разумеется не для быдла, а для таких вот достойных людей.

Лето 1936 года выдалось почти беззаботным. В Испании началась гражданская война, возрождённая Германия ввела войска в демилитаризованную Рейнскую зону, в Москве опять судили какую-то нерасторопную партийную оппозицию. Одним словом, в прессе царило отпускное затишье и никаких происшествий. Городская газета “Новины” напечатала на последней странице перевод рассказа Марка Твена “Как я редактировал сельскохозяйственную газету”.

Центральные улицы шестидесятитысячного города бурлили, – не хуже, чем в наше время.