Чародейство доктора Кшеминского

Между симпатичными домиками с ампирными балкончиками – пестрели двухцветные зонтики летних кафе, тумбы с афишами и гомонила разноязыкая толпа. Пахло корицей и свежим кофе – его варили тут же, на песке, чтобы аромат привлекал посетителей.

Яцек Винцкевич стоял у ограды главной городской синагоги, посреди шума и гама. Он был в форменной тёмно-синей рубашке с отложным белым воротником и новеньких ботинках, которые сверкали, как на витрине.

Воскресный день просто создан для того, чтобы поразвлечься – но он никак не мог придумать, как это сделать.

Вышло так, что все приятели оказались в этот день заняты – одни семейными делами, другие просто неизвестно чем. И вдруг оказалось, что у одинокого гимназиста, которому уже исполнилось шестнадцать, нет никакой идеи, чем себя развлечь.

Из детских игр он уже вырос. А для того, чтобы завалиться в кафе, заказать что повкуснее, слопать в одно лицо, откинуться на спинку кресла и смотреть в неизвестном направлении, как это делают пожилые холостяки, он был ещё слишком юн и горяч.

Но на ум приходила только Микалина Карская из параллельного класса гимназии. Высокая, с круглыми плечами и уже оформленной грудью, а ещё невероятной светлой, молочно-белой кожей, на фоне которой её иссиня-чёрные волосы казались набросками тушью. Она не просто казалась взрослой барышней – она была ей, и была просто очаровательна. Даже учителя немного побаивались взгляда её по-египетский миндалевидных, пронзительно-зелёных глаз.

С Микалиной он бы с удовольствием поболтал – хотя и никак не мог сообразить, о чём. Странное дело: двое мальчишек всегда найдут, о чём поболтать, даже если разговор закончится дракой. А вот перед девочкой, особенно тебе нравится, стоишь, словно язык проглотил. Боишься сказать глупость. И, что особенно обидно, когда наконец открываешь рот, то именно глупость и говоришь.

Наверное, влюблённые поэтому и ходили в театр или синемотограф. Обсуждать фильмы – дело безопасное. А ещё фильмы часто бывают о счастливой любви, которая смогла преодолеть все испытания.

Надо сказать, что межвоенный польский кинемотограф – это очень особенное явление. Снимали действительно много, и фильмы шли с огромным успехом, доходя даже до Британии. Ближе к началу 1930-х годов он даже начал разветвляться отдельные школы и традиции. Краковские киностудии конкурировали с варшавскими, а после шумного успеха “Олеси” по Куприну ходили слухи, что своё кинопроизводство появится и на Кресах Всходних.