Повариха

Так вот, в конце я выносила помои, когда все уже ушли. Я еще не успела привыкнуть и приловчиться к тяжелым бадьям, которые таскала в специально отведенную бочку позади двора. Её по утрам забирал фермер, что заключил договор с хозяином. Когда та наполнялась, то я выливала в другую, рядом стоявшую. Ночью было достаточно светло от большой луны и ярких звезд, и поэтому я делала это достаточно ловко. Но в тот день уставшая от работы и злая оттого, что не смогла послушать и посмотреть на выступление барда, я еле несла бадью и слегка поскользнулась на мокрой дорожке.

В этот раз небо было затянуто тучами и факелы, что освещали только двор при входе, были еле видны. Как раз мимо, тоже по дорожке из отхожего места шел этот самый бард. Я рухнула на колени прямо перед ним и едва не опрокинула помои. Хорошо, что с высоты своего небольшого роста только плеснула немного из бадейки, но попала прямо на штаны проходящего мимо мужчины. Он же бросился меня поднимать. Схватив под мышки, поставил на ноги.

- Сильно ушиблись? – спросил он, заглядывая в лицо.

- Спасибо вам, - чуть не расплакалась я и от боли и от расстройства, что заляпала его штаны. О чем и сообщила, пытаясь скрыть слезы.

Он усмехнулся и помог мне даже донести бадью и сам вылил её в бочку.

- Что же, у вас нет мужчин, таскать такие тяжести? – спросил он сурово.

Я пожала плечами:

- Это моя работа. Я виновата и могу вам постирать штаны, что заляпала.

- О! - махнул он рукой. - Не стоит себя утруждать. Вы и так устали, как я посмотрю.

У меня есть во что переодеться, а постирать смогут и другие.

Я смутилась и не знала что говорить. Он протянул руку и поправил волосы, что выбились у меня из под косынки.

- У тебя красивые глаза, - сказал он, - и вся ты красивая.

Я так смутилась, что слезы выступили, и тут же рванула к себе, даже не попрощалась.

С тех самых пор я всегда прихорашивалась и даже переодевалась, когда он приходил к нам. Звали Сэмиель. Когда он пел про любовь, то все женщины, что находились здесь в трактире, собирались в зале, что бы послушать.

Его бархатный голос звал, манил, обещал что-то волшебное. А уж баллады пробирали до слез, потому что все они заканчивались расставанием, и печаль в его голосе сравнивалась с душевным страданием. И тогда слезы текли у всех, кто слышал и кто слушал. Даже мужчины смущенно отворачивались и вздыхали. Но когда пел про рыцарей, то все дружно подпевали ему, хлопали в ладоши и стучали каблуками по полу или по столам.