Повариха

А некоторые под веселые куплеты бросались в пляс, прихватывая под руку подружек или же подавальщиц. Те тоже со смехом кружились и подпевали скабрезным куплетам.

Мне же нравился он, похожий на того самого рыцаря, о котором рассказывал в своих балладах. Его высокая фигура и широкий разворот сильных плеч, говорили о том, что ему не чужды и воинские забавы, что подтверждала и тяжелая шпага у пояса. Ведь он ходил всегда один, и ему приходилось самому защищаться от разбойников или же зверей по лесам и чащобам.

Голубые глаза его смотрели всегда грустно, когда он пел про девушку и юношу, которые вместе бежали от злых родственников, но по дороге наткнулись на разбойников и юноша потерял её.

Она была убита и с тех пор юноша не находил себе места в своем горе и в то же время был отторгнут своей семьей. Его прогнали, и он ушел в мир и там нашел свое место. С тех самых пор он принял другое имя и стал совсем другим.

Я слушала его и мне все казалось, что он пел про знакомого и очень близкого ему человека.

- Может быть, и о себе самом, - вздыхала я, прислушиваясь к надрыву в его голосе.

На мне он несколько дольше останавливал свой взгляд. Тогда мне становилось не по себе, и я старалась не смотреть на него. Зато во все глаза смотрела Мара и другие подавальщицы. Однажды я приблизилась к нему и попросила спеть про любовь. После его выступления они собрались под лестницей, окружили меня и предупредили, чтобы я не маячила у него перед глазами, а то будет худо. Как будет - поняла сразу и кивнула, отступаясь. С тех пор не приближалась и не просила что-то спеть, а то и вовсе пряталась в тот же самый темный угол, как и ранее.

Он даже спрашивал у подавальщиц, где я, но те отводили глаза и говорили, что у меня много работы. Я даже как-то плакала от такой несправедливости. Ведь мне очень хотелось слушать его и смотреть на него. Возможно, в моем старом-юном сердце зарождалось новое чувство - чувство любви? Но я сама еще не знала, что это, а он не делал попыток сблизиться. Только иногда, по утрам, когда очередная счастливица выскальзывала из его комнаты, я грустила и уходила плакать.

Он был вежлив со всеми и даже как-то по-рыцарски обращался с женщинами. Было в нем что-то такое, что не давало при нем никому хамить. И хотя он был простой менестрель или по местному песенник, все же уважением пользовался и в то же время, глядя на его тяжелую шпагу, даже побаивались. Особенно, когда он вступился за одну из подавальщиц, когда ту попытался какой-то пьяный согнуть тут же в зале.