Про сестру говорили...

До пещеры скоренько добрались, по торным тропам-то да дорогой знакомой. Там костер развели, погрелись, пирожками моими перекусили – я с собой прихватила на перекус да бабушку угостить. К тому рассвело давно, да сумеречно осталось – по небу облака ползут низкие, снежные. Я носом потянула – вьюгу слыхать. Надо поторапливаться.

За ухоронку мы редко ходим – лес наш, но мы в нем не хозяева. Вот пещерка наша в холме, на стороне, что к терему обращена. А за холм уж ходу нету братцам, батюшке да люду нашему.

Мал головой вертит, дорогу запоминает, как батюшка научал.

Да с первого раза ни у кого не получится, а во второй может и не пойти. Я и наказала ему под ноги смотреть больше, не трудиться попусту. Послушал братец, лишь в четвертый раз в снег кувыркнувшись. И ладно.

Недалече до избушки бабушкиной. Слегка за полдень дошли – как раз вьюга начала подниматься. В летний день я бы к вечеру могла обернуться, но зимой поспешать не следует. Славно то как на полянке у нее! Колодец, плетень низенький вокруг огородика, избушка замшелая, от прабабок оставшаяся, из трубы дымок вьется белесый.

Я с себя да братца снег в сенях сбила, стукнула в дверь для порядку.

- Бабушка!

- Здравствуй, внучка, - от печи доносится ласковое. Чего-то она гремит там котлами? – Принеси водицы, милая!

- Сейчас! – подхватываю ведра привычно, бегу обратно на улицу, пока ветер не взвился. Ворот колодезный скрипит, вода холодная, коркой ледяной покрывается мигом, да я тороплюсь – боязно братца с бабушкой оставлять, да и холодно на улице.

Возвращаюсь – живой братец. Сидит на лавке, перебирает что-то, поглядывает на бабушку испуганно. Та посматривает на него, да веселится. То оскалится, то улыбнется. Я по указке ее воду в котлы залила, помогла у печи да села репу мыть да чистить. Только пирожки выложила, чтобы оттаяли. Сижу, сказываю про болезнь дядину, да про рану скверную, с переломом, которую лишь на второй день заметили. Хмурится бабушка, уточняет всякое, губы поджимает как батюшка – точь в точь.

Уставила котлы в печь, присела на лавку, смотрит тревожно.

- Худо дело, милая, - говорит тихо, - Тут одними травами не помочь, надобно мне самой идти, спасать сына от смерти лютой. Не хочется, но надобно, ибо ни рассказать ни научить не сумею, чтоб ты запомнила да выполнила в точности.

Ходит, хмурится, травы, что пучками по стенам развешены, перебирает, шепчет чего-то. Потом посадила нас с братцем перетирать всякое в ступках и в мешочки складывать.