Не горюй о сердце — я скую другое

Их вожак, которого Марья распознала по огромной секире (остальные носили обыкновенные мечи и копья), почтительно склонился перед ней и сурово рыкнул на дружину.

На траве лежал вепрь, уже охладевающий. Быстро оглядев дикого кабана, Марья нашла засевшую в жесткой шкуре стрелу и тронула белое оперение кончиком пальца.

— Это не наши стрелы, — пробормотала Марья. — Ни у кого из моей охоты не было стрел с белым оперением! — возвысив голос, повторила она, и остатки свиты поддакнули. Среди них белый цвет считался недобрым — приманивающим промыслы Белобога, который, уж конечно, не мог желать нежити удачи на охоте.

— Откуда это?

— Сдается мне, моя королевна, это стрелы из Китеж-града, — склонив лобастую голову, ответил волкодлак. Тяжелый хвост колотил его по задним лапам, чуть согнутым в поклоне. — Когда мы учуяли кровь, вепрь был уже мертв, а охотников мы не видели. Они не могли перейти Калинов мост, не беспокойтесь, Марья Моревна, — преданно пообещал он.

Марья распрямилась.

Ей было жаль вепря. И жаль, что загнала его не она. Не зря с утра мамки-няньки шептались, что охота не пройдет удачно — якобы вчера вечером видели на небе светящиеся облака… Все вокруг погрязло в дурных приметах — о том же ей толковала Любава. Она поглядела на реку Смородину, на клоки леса с другой стороны. Где-то вдалеке стоял туман, надежно скрывавший китежские маковки куполов…

— Они не могли, но зверь перешел, — рассудила Марья. — А значит, ранен он был неподалеку, на том берегу.

Они охотятся впритык к Пограничью, отчего дружина не знает об этом?

В ее голосе зазвенело. Вожак волкодлаков согнулся еще ниже, замел хвостом, как виноватый пес.

— Не велите казнить, Марья Моревна, — низким, напряженным голосом прорычал он. — Мы их не чуяли у границ. Нынче первый раз, когда люди зашли так далеко.

— Люди! — не выдержав, прошипела Любава. Она оскалилась, задрав губку, и Марья увидела выступающие клыки ведьмы. Глаза полыхнули болотно. — Их жадность снова трогает наши земли!

Она словно бы напрочь позабыла, что перед ней тоже человек.

Марья и сама забывала.

— Мы остановим их, — пообещала Марья — тем, кто нуждался в ее утешении, и себе самой. — Пока все не зашло слишком далеко.

***

Марья часто признавалась себе, что лес ей милее всего: там она чувствовала себя свободной птицей, смело летящей. Всю жизнь она провела в городе, лишь немного отличавшемся от этого, запрятанного в самом сердце Лихолесья.