Наложница

Олив жадно смотрел, как я ем, и я крикнула:

— И Оливу дай!

Грец разорался сильнее, я же улеглась на траву и крикнула:

—Не двинусь! Придется волочь! Или нести!

Старому рабовладельцу пришлось кинуть лепешку и Оливу. Да что ж они рабам кидают еду! Для них унизительно просто дать?

Олив съел свой кусок жадно и быстро, и мы двинулись дальше. Я стала уговаривать парня сбежать, или отпустить меня. На что он ответил:

— Отпущу — изобьют. Сбегать некуда. Или поймают и сломают ноги, или умрем от голода. Или волки сожрут.

— Но, — возразила я — здесь попадаются деревни! Можно попросить еды, или купить!

— У тебя есть деньги? — поинтересовался Олив. Получив отрицательный ответ, произнес:

— Тогда в ближайшей деревне нас заберут в рабство! Какая разница? Одиночки в степи — уже рабы! Или трупы. А еды в деревнях не дадут, самим не хватает.

"Ужас! Ну и законы! Вернее, их нет! "— подумала я, но мысли о побеге не оставила.

Глава 5

К вечеру добрались до селения. Оно представляло собой множество сбившихся в кучу небольших избушек, похожих на земляные холмики, и ничем не было огорожено.

Однако, загон для овец, охваченный каменными невысокими стенками, имелся. И старик, вместе с рабом, принялись загонять туда животных. Меня отпустили, не отвязав, однако, веревку. Я, потихоньку, двинулась туда, откуда мы пришли, но тут набежали дети, отчасти не такие, какими я представляла детей богундцев — шумные, но не грязные, и даже неплохо одетые, не в пример пастуху и его рабу. Но, милыми эти ребятки не были. Подбежав, они обступили меня, заставив попятиться, затем стали корчить рожи, ржать и показывать на меня пальцем, а потом и вовсе — кидаться землей и мелкими камнями, крича:

— Вонючка! Вонючка!

Это мне? Я вонючка?

Пастух и помощник занимались своим делом, оставив меня на растерзание.

— Отвалите! — крикнула я, закрываясь руками, и продолжая двигаться в степь.

Подошла женщина, лет сорока, невысокая, пухленькая, как колобок, одетая в такой же халат, как и Герц, но более новый, яркий и нарядный.

Волосы ее были заплетены в толстую косу, а на макушке кокетливо красовался яркий платок, удерживаемый обручем из светлого металла. Толстушка посмотрела на меня, тоже не остановив детей, затем уставилась на пастуха. Один из камней угодил в нее, женщина заругалась, и дети убежали, потеряв ко мне интерес.

Пастух закрыл деревянные, не знаю как приделанные к камням ворота, и, с важным видом подойдя к женщине, протянул ей руку. Она поклонилась, и руку поцеловала.