Дед Мороз без ОМЖ

Живым к живому тянуться надо, а не на кладбище селиться…

Прихмелевшая от «глинтвейна» Нина Николаевна закричала в голос, заплакала, бросилась, было, к мужу со словами:

— Вася, голубчик, воскрес! Ой, не зря ж я молилась и сюда каждый день ходила!

Но муж будто и не рад ей был, а знай поучал:

— А уж если приспичило в стужу по могилкам шляться, экипируйся соответственно! Что напялила, а? Разве ж в такой морозище можно в демисезонке да в капроне? Еще чуть-чуть, и кони бы двинула, дурища! Ты на меня посмотри! Весь я на вате — что спереди, что сзади. И никому глаза не мозолю — завалюсь на кучу старых венков и нет меня. И на жалость бьет отлично, и подают лучше. Да я и руки не протягиваю — нужды нет, сами суют да наливают, — оживший покойник многозначительно подмигнул вдове.

— Как подают? — пролепетала Нина, краем сознания догоняя реальность, — Ты... не Вася?

***

Косматый догнал ее в конце аллеи, схватил за плечо и зловеще прорычал в самое ухо:

— Жизнь или кошелек, снегурка! И фляжку свою гони!

Негина без чувств и повалилась разбойнику на руки.

Очнулась она в темной земляной норе. Воняло грязным бельем, гарью и прокисшей едой. Но было тепло и безумно хотелось пить.

«Живая, слава тебе, Господи! Оклемалась! Я ж пошутил с тобой от скуки, а ты сознание терять! Видать, и правда чуть кони не двинула на морозе-то! Ко времени я подоспел. На-ка, выпей, а то заболеешь, — бомжик заботливо сунул Нине кружку с темной горячей жижей. — Это пустырник на спирту. Я траву эту еще с лета припас — за воротами ее тьма-тьмущая. А может и не пустырник, но все равно лучше, чем ничего... Пей, живо в себя придешь!»

Сопротивляться сил не было. Негина сделала глоток обжигающе-горького пойла и снова впала в забытье. В бреду ей привиделось, как все в той же церкви ее покойный Вася венчался с другой. Но Нина почему-то знала, что эта другая — жена кладбищенского побирушки. Было до невозможности тесно и душно, и хотелось плакать. А потом вдруг стало как-то легко и радостно. И новобрачные послали ей воздушный поцелуй, взошли на облако и растворились в золотом сиянии, сочащемся из-под купола, будто сотовый мед…

А разбойник этот, рыдая, принялся рассказывать Нине о том, как преподавал в университете сопромат, и как студенты ему башку проломили за вредность. И как память ему отшибло, и как скитался... Как, измучившись от голода и собственной неприкаянности, безнадежно пытался попасть в тюрьму за мелкую кражу. Как, вспомнив однажды все, решил было вернуться домой, но дома уже не было.