Тайные улицы, странные места

Не маленький уже, пятнадцать, через неделю — шестнадцать исполнится. Раньше в шестнадцать вообще женились — придурки. Женьку так поразил этот давно известный факт, что он, презрев лень, уселся, повыше подтаскивая подушку. Вот блин. То есть, это такой как он — Евгений Павлович Смоленский — человек шестнадцати лет, которому через пару недель в школу, за парту, так сказать, и вдруг — жена какая-то, дети… Семья.

Женька содрогнулся, представляя себя с дамочкой типа материной подруги Маринчика. У Маринчика была необъятная, ну ладно, необъятные бёдра и туго схваченная жёстким лифчиком грудь, белое лицо сердечком и дурацкие чёрные кудри вдоль щёк. Мать её всё время утешает всяким боди-позитивом, а когда Маринчик, сожрав всё печенье, всхлипывая, уходит, топая по ступенькам, как слон, то сама же вздыхает, с юмором обращаясь к Женьке (а не к кому больше, Карина свалила, батя вот, тоже):

— А в институте была тонкая, что прутик. У неё прозвище было — Твигги. Ты знаешь, кто такая Твигги, Женчик? Это…

— Да ты рассказывала, ма, — морщился в ответ Женька, сердясь ещё и на то, как мать его называет. Все у неё — чики. Женчик, Маринчик, Каринчик. И даже батя был — Пашичек. Ну хорошо, хоть не Пашунчик, успокаивал себя временами Женька. И вообще, она конечно, для своих лет выглядит нормально, а всё равно её жалко. Двадцать лет прожили. С Пашичком. И вот… Это она ещё не знает, что Женька с батей виделся в городе. С ним и с его Оленькой.

Женька сел прямее, потом снова лёг, дёрнулся, сдвигаясь на спине ближе к тому краю дивана, где ноги. И, подняв одну, попытался пальцами скинуть крючок около дверной ручки. Крючок загремел, но не упал. Боцман замявкал, топчась и шурша уроненной на пол газетой.

— Блин, — сказал себе Женька, изогнулся и попробовал снова. Боцман ещё тот гад, если не пустить, может нассать на газету, чего ж мать её на полу оставила. Или сквозняком скинуло?

Пыхтя, поднял обе ноги, будто пытаясь сделать стойку-березку, зашевелил пальцами правой, тыкая её в узкий проем. Боцман мявкал где-то внизу, стараясь помочь. Крючок зазвенел, вываливаясь из петли, и дверь тут же резко захлопнулась, вместо того, чтоб открыться.

— Блин, — сказал снова Женька, роняя с края дивана согнутые в коленях ноги. Боцман замолчал и это было хорошо, а то страшно — вдруг прижало дверями дурака. Но тут же сердце закололо — а вдруг так сильно стукнулся башкой, что сразу и убился?

Встать Женька не успел, дверь распахнулась. Мама смерила его уничтожающим взглядом.