Злодей и его амбиции. Рай на другой земле

Я мысленно умоляю брата очнуться и показать, что он в порядке. Фрэнк не шевелится, а верзилы, которые его держат, перехватывают мои косые взгляды и гогочут. Верзила справа вырезает на щеке Фрэнка крест.

— Вы – мертвецы, — ору я. – Вы, — я указываю на держащих Фрэнка ублюдков, — потому что дотронулись до моего брата. А вы, — я обвожу рукой остальных, — потому что позволили им это сделать.

И я не лгу. Я дождусь, когда они расслабятся, и сотру их с лица земли, мокрого места не оставлю от этой коммуны.

— Вот чем одарил тебя твой мир, — говорит старуха.

– Ненависть, агрессия и ярость. Ты разрушаешь, но великое таинство жизни заключается в созидании. Все, кто проезжали здесь до вас, — они ничем от тебя не отличались; в них кипела та же ярость, тот же иссушающий гнев. За стенами нашего дома вас миллионы, но вы все одинаковые. Одинаково бесполезные, опасные и порочные. Мы выстроили…

Я перебиваю её:

— Как ни разливайся соловьём, один чёрт – ты сбрендившая карга. У меня в бумажнике мышь повесилась, и, если я буду талдычить до мозолей на языке, что богаче царя Соломона, в кармане не прибавится долларов, пока не заработаю или не взломаю пару кредиток.

Ты городишь красивые слова, маскируешь гнилую натуру за метафорами, в которых не разберёшься без хорошей порции виски, но от этого кучка сумасшедших убийц не превратится в слуг божьих, а ты – в мессию.

Её тельце словно склеили из видавшей виды обёрточной бумаги, она покачивается от сквозняка – а может, от немощи – и морщится: нос складывается неприглядной гармошкой, верхняя губа прижимается к носу, обнажая розоватые дёсны.

— Книги, на которых ты вырос, устарели. Вы тянете нас в прошлое и смеете обвинять, что мы сопротивляемся. Дремучая древность вам кажется верхом эволюции, но желание возвыситься, повелевать Вселенной старо как мир; миллионы лет назад человек мечтал приручить огонь и стать ровней богам, и сейчас он мечтает о том же. Пару тысячелетий он осваивал прямохождение, десятки – покорял Олимп, и до сих пор стоит у его подножья.

Вы – тупиковая ветвь, — она чертит в воздухе прямую и обрубает её резким жестом. – Нас слишком мало, чтобы развязать войну и тем более чтобы в ней победить, но дать жизнь идее – для этого довольно и двух человек.

Кровь сбегает с Фрэнковой щеки на шею, пересекает адамово яблоко и скрывается за воротником. На рубашке расплывается небольшое красное пятно. Я аплодирую:

— Здоровская речь. Наверное, мать вместо колыбельной угощала тебя травкой.