Хозяин Приливов

Сестра послушно опустилась на землю возле костра.

— Как это происходит? — спросил шаман.

— Настоящее имя несет частичку души хозяина, отражает его характер, желания и стремления, память, — ответил Керай. — Оно наполнено ароматами, звуками и цветами, ощущениями. Оно прекрасно. Оно необъятно. Оно причудливо. Его звучание подобно мелодии-раге.

Голос лекаря стал монотонным, взгляд замер на огне.

Шаман догадался, что обряд уже начался. Проведя языком по губам, Тху-ва слизнул с них сладость чужого колдовства.

Он почувствовал, как чары наполняют шатер бодрящей прохладой, и она слегка покалывает кожу. Фелис притих, будто тоже что-то заметив. Сатхи закрыла глаза и застыла, точно озаренная алыми отблесками золотая статуя.

— Как тебя зовут, найденыш? — прошептал Керай. — Как звучит оно — твое настоящее имя? Как звучит то имя, которым тебя нарекла твоя мать?

Шаман вскинул голову. Морридаи представились гостю, но сами называли его «найденышем». Тху-ва не спорил: люди Векк открывали свои имена только близким и шаману, а данное матерью прозвище и вовсе редко произносили вслух.

За всю жизнь мужчины или женщины оно звучало лишь четыре раза: при рождении, на обряде взросления, во время свадьбы и, наконец, над прахом, когда пепел развеивали над океаном, моля покровителей проводить усопшего в Дальний мир. В племени верили, что человека по первому имени можно и благословить, и проклясть.

— Тху-ва Ахес-хар.

Керай кивнул. Он продолжал смотреть на пламя, и карие глаза обратились зеркалами.

В них отразился огонь, и они потемнели, как угли. Татуировки-змеи, словно боясь отвлечь хозяина, остановились неподвижными узорами.

Лекарь протянул руки и сжал ладонь шамана и лапу уэсти. Тху-ва отшатнулся, — пальцы Керая были ледяными — но морридаи не отпустил и не ослабил хватку.

Колдун прошептал:

— Тху-ва Ахес-хар.

Он втянул в себя названное имя и позволил звучанию разлиться внутри и заполнить все уголки изменчивого тела. Черные глаза вспыхнули, точно две скатившиеся в океан звезды.

— Веж Икархе, — вновь шевельнулись губы лекаря.

Вежек вздрогнул.

Тху-ва замер. Он, несомненно, еще был Тху-ва Ахес-харом — тем самым Тху-ва, которого родила тощая и крикливая женщина, позже сошедшая с ума и скормившая себя акулам. Несомненно, был. И, вместе с тем, больше нет. Мысли и воспоминания остались, но всё остальное исчезло, и шаман невольно сравнил себя с кувшином, из которого вылили воду.