Кровь, иприт и изумруды

Глядя в набухшее грозой небо, обратился к Великому, привычно запрашивая о предназначенной силе.

Закатал рукав шинели и кителя под ней. Осторожно, чтобы не разбередить все порезы, размотал бандажи и, вскрыв кончиком обсидианового ножа клинка старую рану на предплечье, принялся чертить Сигил Алеф на куске сосновой доски, который рядовой Фред Лэнси притащил для его нужд.

Мазал, чертил кровью по парадоксальным линиям и скручивающимся на себя символам, бормоча связующее заклинание, запуская щупы сознания за грань.

.. в грань, в щель, где бытие становится сном, где свет останавливается и превращается в не-тьму, где реальность расползается, как старая паутина, а в ее прорехах смотрит на него сам Великий. Без одобрения, без суда, но с тягой и желанием.

Что-то другое водило его сухим языком — воля, чувствовал Байрон, что была не целиком его.

Воля визжащих снарядов, воля сгоревших деревень, воля заикающихся пулеметов. И он подчинился ей. Как всегда, уходя под нее, как под темно-зеленую, свинцовую воду, позволяя себе тонуть и растворяться.

Ведь это было его природой. Стиггиец, высокородный... осиянный светом нездешних звезд.

Заклятием и Сигилом Алеф он ловил их. Выуживал то важное нечто, что сшивало мертвых немецких солдат с этим миром. Как опарыша из раны, зажимал в кулаке и вливал вместо это свое, заполняя лакуны ран и предсмертного ужаса. Ощущал каждую связь мурашками на руке и смотрел, как солдаты медленно моргают, когда наполненные и скрепленные силой Сигила тела начали отвечать на его приказ.

Заклинание, казалось, работало само по себе. Так лесной пожар запитывает себя от горящего подлеска и тянется дальше, за новым топливом.

В едином порыве мертвые солдаты стряхнули с себя паралич смерти и поднялись. Что-то напряглось у Байрона внутри. Сопротивление, ничтожнейшее, но ощутимое, пока Сигил разъедал остатки воли восставших. В мутных глазах он — и только он — мог прочесть их отвращение, их горе и страх... но не мог извиниться.

Не мог искупить то, что он делал. Его окровавленные пальцы продолжали судорожными движениями вырывать солдат из истомы смерти. Заставляли поднять то оружие, что они побросали когда газ взял свое.

Выстроиться в шеренгу, все в кровавой рвоте на сыром фельдграу. Раззявить черные от цианоза рты в тщетных попытках вдохнуть ненужный более воздух.

Разорвать связь с гранью было как дернуть больной зуб. Сладко рвались струны внизу живота.