Атуна Укеле!

Искры вспархивают в желтый воздух, и конница врывается в наши ряды.  Отступаю в сторону и бью байонетом вдогонку пронесшегося конного. Он тонко визжит на одной ноте, потому что я попал ему в поясницу. А Жаку отбив, нацеленную в  голову саблю, колет лошадь противника, достать штыком до всадника ему не позволяет рост.

-Дермище! – как заведенный орет он и лупит упавшего мамелюка прикладом. Лупит и лупит, пока тот не перестает шевелиться.  

-Дермище! – повторяет достойный сын Пикардии и смотрит мне в глаза.

В его взгляде больше дикого, оставшегося человеку от тех мелких хищников, что, вероятно, были нашими предками. Радужки почти нет, и весь глаз его, оставляя небольшой серый контур, залит огромным, пустым зрачком. Вокруг нас пыль и свалка, сквозь ржание лошадей и треск выстрелов прорываются стоны. Мимо Нельской башни опять плывут тела. Только в ней уже нет трех королев, и призраки Бланш и Марго не бродят по мрачным камням.

Мне кажется, что проходят века, прежде чем мы выплываем в реальность, но это лишь пара минут.

И атака отбита. Мой раненый еще визжит, слабо перекатываясь по песку. А появившийся ниоткуда сержант добивает его.

- Вперед! – орет он мне в лицо.- Или ты хочешь умереть от поноса?

Умереть от поноса я не хочу. Я вообще не хочу умирать сегодня. И завтра тоже не хочу. И послезавтра, и в конце недели, вообще никогда. Бегу, бегу, бегу рядом с Дюбрейе. По песку под жарким египетским солнцем, от которого наши шейные платки давно мокры, а под киверами пылает огонь.

 

Пыль мешает видеть, и мы спешим  к Нилу, просто так, без цели. Как по направлению к чему-то. Скомандуй нам кто-нибудь : «Назад!», мы с тем же щенячьим задором бежали бы в пустыню. Но сейчас, наша цель Нил и деревенька, лепящаяся к берегу. От нее брызжут в стороны всадники,  

-Дермище! –опять орет Жаку и машет мушкетом, его постепенно попускает.

-Заткнись,-  сердце мое заходится и трепещет, а дыхание прерывается, заставляя кашлять на бегу. И он, наконец, замолкает.

 А затем останавливается, потому что весь Нельский полк останавливается. 

-Заряжай! –протяжно поют из пыли. Я выдергиваю бумажный цилиндрик и машинально , как и учили, откусываю узел, высыпаю порох в ствол, подаю пыж, пулю и трамбую все шомполом. Руки совершенно не дрожат, хотя в теле по-прежнему ревет кровь.

Под деревней мы стоим долго, достаточно, чтобы успокоится. Дюбрейе подмигивает мне и улыбается, на перепачканном лице зубы неестественно белые.