Душа снаружи

Верно, даже возмутились бы, мол, ну надо же, сбежать от богатства, сбежать из большого дома, где у тебя была теплая постель, сбежать оттуда, где тебе каждый день подают обед из трех блюд. Большинство из этих ребят имели в загашнике действительно жуткие истории, которые шли с ними рука об руку с самого детства.

А я… Если по справедливости, никто не бил меня, кроме той старухи, что преподавала игру на рояле, и одноклассников. Мне давали образование, пусть и устаревшее. Жуткие истории я обеспечил себе самостоятельно.

А теперь вот живу в хостеле, питаюсь консервами, пою на вокзалах и… Я бы сказал, что почти счастлив. Но боюсь сказать и этим спугнуть все. Боюсь, что то, от чего я убегал, вдруг всплывет на поверхность.

Конечно, все понимали, откуда я. Вирровский выговор не спрячешь, как ни старайся, как ни разбавляй его разношерстным фольклором и нецензурной лексикой. Но для ребят слово «Вирры» было чем-то смутным. Точкой на карте. Обрывками слухов. Страницами из учебника истории. Мне это было удобно.

А если кто интересовался, на историю я и напирал. Поверьте, никто не знает столько баек о королях, правдивых и не очень, как рожденный в Виррах.

Поэтому, когда Шу в очередной раз передал мне бутылку и вдруг спросил, каково это, жить там, я вместо ответа запел:

Двенадцать их было, двенадцать!

Венценосных особ,

Вырожденцы и психопаты,

Каждый первый тот еще сноб,

Э. Один был охотником знатным,

Так любил он по лесу гонять

И на тихое племя лесное

Свою свору собак натравлять,

Но вмешались однажды шаманы,

И Э.

Первый был проклят навек,

Он бежал сквозь поля и туманы,

Позабыв то, что он человек,

Он рычал, точно загнанный вепрь,

На губах была белая пена,

Но во дворце поджидала

Безумцу достойная смена!

Двенадцать их было, двенадцать!

Венценосных особ…

− Любишь ты, смотрю, этих ваших королей! − хохотнул Шу. − И что, есть куплет про каждого?

− Ну, разумеется! И про их проклятых потомков. Бесконечная песня… Помню, мы соревновались, кто сможет допеть ее до конца.

Тайком, конечно же. В Виррах за публичное исполнение «Двенадцати» вполне могут посадить на десять суток…

− Как при Э. Седьмой? Она же вроде любила сажать людей в ямы и «забывать» их там. А они помирали от голода.

Мотаю головой.

− Не. Э. Седьмая была еще ничего. Тихо сошла с ума, тихо сошла в реку. И стихи писала занятные. Ты говоришь про Э. Пятую, ее мать…

Шу задумчиво отпил из бутылки, подышал на покрасневшие пальцы.