Кошкинд

Сейчас ему не было дела ни до кого стороннего. Даже до той, что горячо и самозабвенно любила его последние два месяца…

Перерезавший жизненный путь тогда, неприятной сырой зимой двадцать третьего года, мужчина, подобравший ребёнка на вокзале, оказался ни кем иным, как Виктором Стрельниковым, известным в очень узких кругах специалистом по решению деликатных проблем. Человек на первый взгляд добрый и весёлый, душа компаний, на истинную поверку — для посвященных, конечно — числился штатным монстром и хладнокровным чудовищем, для коего не было в мире ничего святого.

И мальчонка-то ему понадобился только для грязной своей проклятущей работы. На раз.

Стрельников жонглировал человеческим жизнями с дьявольской легкостью — травил, стрелял, резал, устраивал катастрофы, устраняя неугодных и провинившихся. С искренней самоотдачей трудился на новое правительство и фигурой считался неприкосновенной. Посему в выборе гнусных средств не стеснялся и после актов особо не прятался, заметая следы порой слишком небрежно.

Но фантазию проявлял замечательную, потому как просто так кого шлёпнуть — безыскусных мерзавцев и так полон эшелон.

Сейчас же дельце предстояло в высшей степени интересное. Надобно было учинить расправу над знаменитым французским журналистом, пребывающем в молодой Советской республике по заданию французских коммунистов. И Виктор озадачился не на шутку. Хотелось всё сделать не просто чисто.

Виртуозно. Чтоб никто ничего даже не заподозрил.

Жюль, так звали француза, человеком был не просто авторитетным и в широких европейских кругах известным, но прямым и открытым, поэтому и русские репортажи его читали по всему миру. В острых статейках вездесущего иностранца наряду с положительными отзывами о послереволюционном строительстве общества звучало много такой критики, с которой нынешние правители согласиться не могли, но и напоказ всему белу свету переборы свои, жестокости и глупости выставлять, естественно, не стремились.

Самое ужасное, что Жюль не давал абсолютно никаких поводов к собственному выдворению за пределы молодой соцреспублики. Более того, в столицу, коей вновь стала Москва, за правительством, где был бы под неусыпным чекистским оком, проклятый иноподданный не последовал. Остался в Петрограде-городе, бунтарскими своими настроениями известном.