Печать Христова

ну так на то ж Государя воля, да Святого Синода, надобно покоряться...

Игумен налил по второй. Иоакинф от выпивки, как и от женской ласки не отказывался никогда, и так монаху мало жизни перепадало. С головой повезло — сколько ни пил, а все себя не терял, не то, что некоторые... Вспомнил ни к месту, как орарь тот проклятый в китайском веселом доме выкупал, который Костька по пьяни разум потеряв, узкоглазой красавице отдал. Красавица и правда хороша оказалась, орарь был золотой парчи, в цветах, и на бедрах ее смотрелся так соблазнительно, что отдал тройную цену — две за парчу, и одну — за саму красавицу, если на лицо-то ей не смотреть, а только на грудь да на яшмовую ее вазу, или как они тут причинное именуют.

.. словом, не хуже русских. «Парчовый дом» и «парчовый дом», а парчу-то у пьяненького дьякона выманили. Сжег по правилам оскверненное, а потом вдвоем с диаконом сидели да жалели – правило-правилом, а денег же на обзаведение не осталось почти, откуда новый орарь брать?

Среди груд книг на пятнадцати верблюдах одна (пятый верблюд, самый рыжий и злющий, второй тюк слева) была древним китайским поучением как, значит, правильно нефритовым своим стержнем управляться, чтоб энергии соединять ко взаимной радости, да сколько раз, да под каким углом.

Поначалу отплевывался и смеялся, а потом оценил мудрость-то их яшмовую да парчовую: все о том, чтоб и баба под тобой не бревном лежала, а как ей тоже хорошо сделать, а ежели бабе хорошо будет, так второй-то раз сама прибежит. Любил грешный монах таковое дело, и трактат почитывал, да и делу применял…

Так.

Клюковки! Трактат тот в Александро-Невской Лавре лежит, и слава дао китайскому, что никто его, кроме тебя, и не прочтет... ну разве если Николя Бестужев твой китайский выучил уже — хотел, и хочет, вот же письмо написал...

Ионафан меж тем, крякнув, выпил третью. Сейчас еще нальет и на поучения его потянет. Говорено-переговорено, но со вторым лишением сана и ссылкой в монастырь, Иоакинф стал терпимей. Снова перестало давить, снова в глазах будто прояснилось — и он вглядывался в игумена и пытался понять — неужели же ему не давит? Неужели никому, кроме него, грешного недомонаха — не давит печать Христова, ко Христу отношения не имеющая? Игумену может и давило, да виду не показывал.

— Покоряться надобно. Все беды людские — от непокорства. Вот ты, брат, и на службе не был, Богу не покоряешься. И новостей не знаешь совсем никаких, а тут газету паломник один оставил...