Крысолов

Художник нарисовал добрые, тёплые глаза-черешни, а эти светились по-кошачьи.

В руке у неё сверкала розами и бабочками дудка.

Девушка как кукла-перчатка была надета на огромное бесформенное щупальце, вытянувшееся из речки. Вонь оно исторгало немыслимую.

Лоснящееся, непонятных лиловых оттенков, исходящее паром, дразнящее какими-то жвалами и колючками… Ссадив девушку на тропинку, оно убиралось в бело-палевое сияние из полыньи.

Полынья зияла напротив Володи. «Миши Полякова» ни у детей, ни у чёрно-белой сирени не наблюдалось. Речка там не светилась.

– Сыграйте! – пропел Дудочник в образе девушки.

Деваться было некуда. Володя кивнул. Он принялся играть свою самую любимую мелодию. Самую первую, которую разучил. И самую сложную.

Одну из частей третьей симфонии Чайковского.

Лёгкая, сказочная, словно метель новогодней ночью, мелодия летала, играла. Тревожилась, обволакивала… А в конце, подчинив слушающего, смеялась, издевалась и торжествовала.

– Merveilleux! – захлопала девушка. – Et moi?

Она, видимо от восторга, потеряла очертания, совсем превратившись в туман. Подняла к месту, где прежде был рот, засверкавшую дудку и призадумалась.

– Ах, опять выйдет пустое! – расстроилась она.

Две жёлтые точки в дымке поверх ажурного ворота сфокусировались на Володиной трубке.

– Ужель оказия в вашей дудке?

Володя чутка поднял кулак с трубкой. И протянул раскрытую ладонь другой руки.

Девушка, помедлив, положила на неё свою дудку и цапнула трубку Володи.

Володя залюбовался даденным. Дудка была как будто из иного мира. Её вес никак не ощущался, словно Володя и не держал ничего. Блёстки, бегающие внутри цветов, бабочек и ствола отражались столь же ярко на его ладонях и пальцах.

Дудочник вернул себе самое первое, самое злое обличье. При этом остался почему-то в платье девушки с портрета.

Он краснел и с силой надувал щёки. Из Володиной трубки у него вылетал только воздух.

Володя тоже поднёс к губам волшебную дудку. Пальцы тряслись. Слишком большие, слишком крупные для нежной красоты, они неловко дёрнулись…

Дудка с хрустом преломилась.

Крупица за крупицей, её маленькие осколки обращались в сияющую пыль и гасли, не долетая до снега.

Дудочник в платье затрясся. Голова его сплющилась, серые зубы раздвинули щёки в стороны. Казалось, ещё немного, и он опять завоет.

Сзади что-то щёлкнуло, заворчало. На речке крякнул лёд, в нескольких местах послышался плеск. Сумрак осветился бело-оранжевым, палевым.

Сердце убыстрилось.