Склейка (Дед Мороз)

Тридцать первого – только утренний и, возможно, дневной спектакли.

- А расписание? – жалобно пискнула травести Майечка, исполнявшая роли пионеров и вызывавшая в родителях искреннюю жалость своими тощими ножками.

- Оглашаю! – кивнул Саша. – Начало новогодних представлений – в десять, двенадцать, шестнадцать и семнадцать часов тридцать минут.

- А последнее на четырнадцать перенести не могли? – раздался чей-то возмущенный голос.

- Перерыв на обед, по трудовому законодательству, - невозмутимо произнес Саша.

– Кроме того, в обеденное время предусмотрен резерв, на возможные левые елки.

И он почтительно посмотрел почему-то на Степаныча. Как тот успел за полдня создать себе такой могучий авторитет? Поистине, какое-то первобытное, языческое обаяние исходило от этого человека!

- Значит, загвоздка в последнем, вечернем спектакле, - постановил Степаныч. – Положим, представление мы наиграем, подсократим маленько. Но вопрос – до какой степени? Перед последним выходом у нас остается пока в теории лишь двадцать минут передыху.

А туда еще надо спектакль впихнуть!

- И как только они расписание составляют, фашисты… - по-бабьи всплакнул толсторожий пожилой пират Авксентий Антропыч.

- Начальству виднее, - примирительно откликнулся маленький буратино Павел с античным отчеством Лисистратович. Впрочем, все его в театре дружно звали Лизоблюдович, и было за что.

- Отставить прения, - по-военному скомандовал Мороз. – Начальство тоже не дураки, понимают, что интермедия наиграется, усохнет.

Наша задача – подсократить ее разумно, до необходимых пределов.

- Простите, необходимых – кому? – плаксиво уточнил Антропыч.

С минуту Николай Степаныч задумчиво глядел на пирата, так что тот чувствовал себя неуютно и все норовил спрятаться за широкую спину помрежа Саши. После чего неожиданно тихо ответил:

- Тебе.

А потом прибавил:

- И всем нам. Всем время понадобится. Если что…

Тут вся актерская братия поутихла. Будто холодный сквознячок подул в гримерной. Что-то было в словах этого человека, глубокое и пронзительное одновременно.

И я вдруг ощутил тихий, осторожный укол в сердце. Словно предчувствие надвигающейся беды, невесть откуда.

А потом все исчезло. И актеры дружно загомонили, как на партсобрании.

В итоге решено было постепенно сократить интермедию минут на пять. А лучше – на десять. Иначе перед последним спектаклем актеры элементарно не успевали отдохнуть и освежить грим.

После чего Мороз Степаныч подошел ко мне.