Щуки в море

— А сейчас какое состояние? Что еды мало – понятно, а какие культуры выращиваете? Пшеницу?

— Триаму в основном, это типа пшена. Пшеница на Тарлаоне называется «хансат», только мало кто рискует с ним связываться – в нашем княжестве он вообще плохо растёт. В общем, сидим на пшённой каше и молоке, без коров с быками – тоже никуда! Лошади у нас не водятся, поэтому и пахать, и возить – всё на быках.

— А мясо? Свиньи там, овцы, куры?

— Кувары водятся – это типа кабанов, только дикие. Охотятся на них, вкусные, а вот одомашнить почему-то не одомашнили.

— Вот и займись! — загорелся Юрий Алексеевич. — Набери загон этих ваших куваров, хорошую земную пшеницу посей, фасоль какую-нибудь, подсолнухи…

— Я? Сама?

— А то кто же? Юля, крестьянин – человек очень косный и недоверчивый, и не от хорошей жизни! Нет у него возможности экспериментировать – совсем без еды останется, если не получится. Его носом ткнуть нужно, да и то собственным примером, а не царским указом! Пару лет посмотрит, что новинка у соседа хорошая оказалась, – тогда, глядишь, и сам заведёт.

* * *

«Все живы…» — отрешённо думал погорелец. — «Лучше бы мы все сгорели! Куда теперь-то – в бродяги, прямо под зиму? Если бы хоть триаму убрать не успели! Продал бы зерно, перебедовали бы кое-как. А теперь – сгорел амбар со всем урожаем, ни пруса[6] выручить не успел, и самим есть нечего! Два зилана[7] с мелочью в кошеле – шестерым три недели впроголодь, а дальше? Дом со всей зимней одеждой сгорел, и обе хилетль[8] сгорели, и птичник – только метеланы с повозкой и остались, но продавать нельзя! Без повозки, пешими бродягами – точно замёрзнем зимой, сам таких хоронил…»

— Папа… — тронула его за плечо Танисса, прижимавшая к груди книгу.

— Нисси… — махнул рукой отец. — Выдрать бы тебя за эту дурь, да что толку? Кого и драть теперь, так меня!

— Папа! Сегодня же Лисси с Юлли должны появиться!

— Что ещё за «Лисси»? Говори как положено – «ханисетль Манелисса»! И чем она помочь может – дом новый не поставит ведь? И зерно, и всё хозяйство… Иди лучше мать успокой, — крестьянин уронил голову на руки, обессиленно привалившись спиной к колесу повозки.

— Доброе утро, фенет[9] Паланир! — прервал его горестные раздумья женский голос.