Одержимый. Полина.

Подбитая гвоздями подошва сварочного ботинка, упершаяся в грудь старшего мастера, прекратила словесную грязь, и вопли боли, льющиеся из луженой глотки.

— Пасть захлопни, и слушай.

Кирилл, сложив руки крестом на колене, смотрел на Петровича, по-птичьи наклонив голову к правому плечу.

Он протянул руку, Петрович дернулся в ожидании удара и попытался отпрянуть, но стопа, в грубом рабочем ботинке, по-прежнему давила на грудь старшего мастера.

Кирилл не ударил, он достал из нагрудного кармана спецовки пачку «Примы». Щелчком выбил сигарету и отправил ее в рот. Коробка с отравой полетела в угол. Из отделения для ручек Кирилл достал дешевую китайскую зажигалку прикурил и небрежным жестом отправил ее вслед за куревом.

С наслаждением затянувшись, Кирилл выпустил струю дыма прямо в вытаращенные глаза лежащего на полу.

— Экий, ты скупердяй Василий Петрович, при таких заработках такое дерьмо куришь.

Он покачал головой и с видимым удовольствием, противоречившим словам, затянувшись, продолжил:

— Мог бы что-нибудь поприличней курить, я не говорю про «Мальборо», но уж на «ЛМ» мог бы и раскошелиться.

— Тебе сопляк это даром не пройдет, — прохрипел Петрович.

— Ну почему же даром, любезный Василий Петрович, сколько у тебя в сейфе, тысяч триста?

«Что я несу?» — пискнул не охваченный морем спокойствия краешек сознания.

Губы старшего мастера скривились, словно он хотел плюнуть в лицо нависшего над ним парня. Еще недавно тихого и забитого, сносившего любые издевки и придирки. А куда бы он делся, если приехал в огромный мегаполис из периферийного Мухосранска, а паспорт спокойно лежит в сейфе у Петровича. Ну и что же, что золотые руки по части механики. Вот пусть и пашет за гроши и спасибо говорит, что угол дают да на пиво и сигареты отстегивают, ах, да он же не курит и не пьет, каждую копейку матери отсылает.

— Пошел ты.

— Пойду, пойду. Денежки возьму, паспорт и пойду.

— Щас, возьмешь, за щеку ты у меня возьмешь.

— Ай-я-я-ай, зачем так грубо?

Ботинок переместился с груди на промежность старшего мастера и слегка надавил. Вот только Петровичу не показалось что слегка. А показалось ему, что хрустнет сейчас под толстой подошвой грубого ботинка его нежно любимое мужское достоинство. Он слегка заскулил от страха и боли.

— Ты, Василь Петрович, не ерзай, а то нога дернется и не баловаться тебе больше с девочками.