Одержимый. Полина.

Кирилл, в две длинных затяжки скурил сигарету, бросил бычок в автомобильную яму, и чуть наклонившись к Петровичу, проговорил:

— Сколько раз ты меня премии лишал? Почитай каждый месяц. А сколько я на тебя ишачу? Да, уж, третий год. А сколько раз ты мне отпуск давал? Ни разу. А сколько раз под вымышленным предлогом, я повторяю под вымышленным, то есть надуманным предлогом ты вычитал у меня из зарплаты штрафные? Сколько? Что молчишь? Ладно, я сам скажу. Каждый месяц. Так что считай — эти деньги компенсация мне за работу, на тебя рабовладельца. Да плюс расчетные, увольняюсь я, да. Ну, так что, шифр от сейфа добром скажешь?

Петрович судорожно закивал. Он смотрел в голубые, какие-то блеклые, словно выцветшие глаза, странно смотревшиеся на скуластом и смуглом лице, выходца из молдавской или румынской республики. Он пытался лихорадочно вспомнить, какого цвета они были до этого момента – карими или черными?

Заплетающимся языком он пробормотал шесть цифр.

— Ну и ладушки, — Кирилл похлопал Петровича по груди, — ты полежи пока, дорогу я знаю.

Он прекратил давить на промежность старшего мастера и направился в застекленную будку, откуда обычно наблюдал за работой авторемонтников Петрович.

Глухо пророкотали под ногами металлические ступени. Через стекло будки Кирилл погрозил пальцем пытавшемуся подняться Петровичу. Тот, прекратив шевелиться, откинулся на пол мастерской, бессмысленно глядя в решетчатый потолок.

Кирилл, пинком сбил стол закрывающий сейф, покрутил колесико замка, дверца лязгнула открываясь.

Смахнув бумаги на пол, он сгрузил пачки денег в карманы, спрятал паспорт, лежавший на самом дне, в нагрудный карман и вернулся к Петровичу.

— Ладно, прощай, Иван свет Петрович, искать меня не советую, хлопотное это дело, — он усмехнулся своей последней фразе и пошел к открытой двери бокса.

На середине пути тормознул, вернулся, сдернул брезентовый чехол, прикрывающий старенький шестицилиндровый «Судзуки», который он вылизывал последние три месяца. Восстанавливая его буквально по частям из разбитого хлама привезенного каким-то давним знакомым Петровича.

— Лошадку, эту я забираю, вам она все равно ни к чему, вы ж в классике, что свиньи в апельсинах.

Любовно перебранный мотор радостно и задорно взревел и покатил седока в ночь.

Теплый ветер ласковым потоком обдувал лицо, лохматя густые темные волосы. Мотоцикл возбужденно ревел под седоком, он, как и человек наслаждался ночью, скоростью и встречным ветром.