Рыжая

Взрослые часто говорили о его смерти, но он не знал, что это значит, и не понимал, как отличить жизнь от умирания.

— Странный ты какой-то, — заметила рыжая. — Похож на лужу. Чем болеешь? С головой что-то?

— Ага... — выдохнул Дух.

— Заметно, — дерзко сказала рыжая, снова качнула головой и уставилась вперед.

На вид ей было лет тринадцать-четырнадцать. На полупрозрачных руках густо темнели шрамы в пятнах запекшейся крови.

— В принципе, умереть не так уж плохо, — заметила она со знанием дела. — Смотря с чем сравнивать.

Вот тебе — с чем сравнивать? Какая у тебя жизнь?

Дух задумался. Он никогда еще не чувствовал себя более озадаченным.

— Я не знаю, — растерянно сказал он. — Я... лежу в больнице.

— Ну, так себе... — прокомментировала рыжая.

— А правда, что ты сама... ну... себя убила? — спросил Дух и перевернулся на спину, чтобы видеть ее обоими глазами.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезала она. — Ну, или никогда.

И снова улыбнулась так широко, что казалось, будто ее рот вот-вот покинет пределы лица.

* * *

На следующее утро медсестра нашла Духа спящим на полу душевой и поспешно перенесла его в палату. О происшествии никто не узнал.

В тот долгий бесцветный день к Духу зашла бабушка. Эту встречу он помнил смутно. Бабушка была старой, но по-своему красивой. В ней было что-то прямое и непримиримое, возможно, убеждения. Она долго смотрела на Духа, гладила его сухой морщинистой ладонью по лбу, неприятно сминая челку, говорила о том, что все будет хорошо. Выглядела она почему-то так, будто совершенно в это не верила — печально и немного торжественно.

Дух молча смотрел на нее в ответ. Потом бабушка с досадой вздохнула, как вздыхают люди, убеждаясь в том, в чем хотели бы ошибиться, потрепала его по волосам и ушла.

А после отбоя рыжая появилась у Духа в палате. Выросла в дальнем углу потолка, как черная клякса на листе бумаги, посмотрела на него вопрошающе и — мгновенно, сменой кадров в неумелом монтаже — переместилась на пол.

С тех пор она появлялась регулярно: постукивала в стенах, скреблась, как мышь, за шкафом, гулко смеялась, таясь в темных углах потолка, но напугать его ей не удавалось.

Потом она беспокойно бродила по палате, освещенной уличным фонарем, задерживалась у окна, выходящего на пустынный двор, нервно дергала головой. В конце концов она заставляла его провожать себя в душевую. Им приходилось вести себя тихо, чтобы не привлекать внимания медсестры, и эти предосторожности делали их прогулки похожими на приключение.