Знаток. Жена председателя.

Так пахли внутренности вскрытых фашистских душегубок — разило смертью. Жена председателя лежала в красном углу — вместо икон на полочке горделиво глядел вдаль бледный как поганка бюстик Ильича. В тон ему была и Аллочка, разве что губы покрыты темно-бордовой коркой. Когда-то первая красавица на все Задорье, сейчас все ее тело было выкручено судорожной дугой, белые груди бесстыдно вздымались воспаленными сосками в потолок, мокрые от пота и мочи простыни сбились, свешивались на пол. Демьян машинально прикрыл рукой глаза Максимке:

— Рано тебе ишшо…

Подошел, отыскал клочок простыни почище и прикрыл стыдобу.

Руки и ноги бедной женщины были крепко-накрепко привязаны к кровати тряпицами. Аллочка же ни на что не реагировала, металась в одной ей видимой тягучей дреме; глубоко запавшие глаза широко распахнуты, взгляд «на двести ярдов», как у контуженной, зубы стучат и скрежещут — того и гляди язык себе оттяпает.

— Вот, и так с самой субботы. Пацаны мои кричат, плачут — я их в клуб пока отселил. Тещу тоже хотел, да она упертая.

..

— Тещу? — переспросил Демьян, огляделся. Едва успел заметить, как мелькнула чья-то тень в закутке; донеслись до него зажеванные до неразличимости слова молитвы. — И прям вот так с субботы? А шо в субботу было?

— Так это, вестимо… субботник. В клубе прибиралась, потом дома еще, старье повыкидывали… А ночью вот, скрутило. Полощет из всех отверстий, никого не узнает, ничего не понимает, только вон, корежит ее...

— Хм-м-м…

Демьян задумался. Максимке выдал тряпицу — промакивать несчастной лоб.

Все ее тело покрывали градины жирного холодного пота. По лицу ползла болезненная гримаса, будто что-то ядовитое и многоногое перемещалось под кожей, вызывая тут и там болезненные спазмы. Губы беспрестанно шевелились.

— И что с тех пор не говорит?

— Если бы, — вздохнул Евгений Николаевич, — бывает, такой фонтан красноречия открывается, что и не заткнуть. Я потому хоть детей пока…

Закончить фразу председателю не дала благоверная — завернула такую конструкцию, что даже у Демьяна, наслушавшегося разных выражений и от партизан, и от красноармейцев, запылали щеки.

Запоздало он закрыл Максимке уши, а поток сквернословия и не думал иссякать. Но хуже всего было то, что матом Аллочка крыла Ленина, Сталина, Хрущева и весь ЦК КПСС вместе взятый, с Крупской и Гагариным впридачу. Доставалось и супругу — каждый раз, когда по его душу вылетало очередное нелестное словечко, он стыдливо прятал голову в плечи.

— Вот, потому, — сказал, — к врачам и нельзя.