Бабья ночь

Али не научил он тебя за стоко-то времени?

Маша улеглась на притоптанную вдоль осеков мураву и ковёр гусиной лапки. Лизавету поставили сверху, так, чтобы месячная кровь капала лежащей на лоно. Юродивая стояла тупо, словно корова перед случкой. Улыбалась особой бестолковой улыбкой, тянула неизбывное «Ы!..». Общее внимание явно льстило дурочке.

Бабы не пели, а чуть приговаривали:

– Ладо ди ладо, яблочко с сада, с ветки покатилося, росою омылося. Так бы на Маше, молодой жене, ни уроки, ни призоры не держалися, чистыми кровями омывалися!.

– …четыре, пять, шесть!.. – хором считали другие.

Солдат, который только что лежал ровно под обстрелом, мордой в землю, теперь извертелся, пытаясь понять, что же там происходит. Что-то делается, но толком не понять – темна вода во облацех.

– А и довольно, – решили старухи. – Порчу сняли, а на всю волость не нарожаешь. Двое – двойней, трое – тройней, да семь по одной – так и хватит с тебя.

Безвольную Лизавету отвели в сторону, помогли встать Маше, которую ноги не держали.

С колокольни донёсся одинокий удар. Полтретьего, никак. Чего только не видит со своей верхотуры церковный сторож светлыми лунными ночами. Но каких бы чудес ни углядел, рассказать – никому не расскажет. Потому и живут церковные сторожа никем не тревожимые. Иное дело – отставные солдаты. Этот, что не досмотрит, то придумает, но молчать не станет.

Ночное действо подходило к концу. Хоть и не всё село обошли, но большего требовать нельзя. От упыря избавились, Холеру к домам не пустили и оживили полузабытое ведовство на излечение бесплодия.

Одна за другой бабы разбредались по избам. Призраками двигались сияющие лунным светом тела. Не скрипнет калитка, не стукнет ставень.

Юродивую Лизавету направили к барскому дому, но малоумка с полдороги развернулась и ушлёндала к реке, где забралась на ветви старой ивы. Плавные струи, напрочь забывшие о судьбе Федьки Упыря, омывали плакучие ветки. Капли месячного очищения, что роняла Лизавета, падали в воду, и уклейки выплывали из глубины глотать девичью кровь.

Казалось бы, вот оно, то, о чём мечталось: ночь, никого стороннего, только девка молодая, как есть голая, а что уродка, так с лица не воду пить. Но после ночных событий всякую блудливую мысль, как ножом отрезало. И солдат лежал, не шевелясь, уставившись остекленелым взором на древяницу.

К своему дому Прасковья с Машей вернулись последними.