Мастер

Зверь? Охотник? Для некоторых разницы не было. Вот уже три года прошло с тех пор, как Церковь спустила на улицы Ярнама Первого Охотника и его немногочисленных последователей. Призраков, что ставили блеск стали в ночи против звериных клыков. Их никто не мог осудить за убийство, а они могли осудить любого — и привести приговор в исполнение. Тихо, без огласки — но никому не требовалось догадываться, чтобы понять, кому очередной дом обязан невнятным шумом — а то и бессонной ночью. После приходили молчаливые Хористы и выносили на носилках плотно укутанные в грубую ткань тела.

А вскоре по городу поползла новая легенда. О кривом клинке, исписанном светящимися рунами, что пожинал жизни — как крестьянин пожинает урожай.

Герман нашёл своё оружие.

Он знал, что больше не сможет повторить подобного. Вершина его мастерства легла в руки роднее любого инструмента, с которым он когда-либо работал. И, конечно же, руны не светились. Но в остальном ярнамиты, пожалуй, действительно не слишком сильно погрешили против истины.

И Герман искренне гордился своим Клинком Погребения. Вторым — и последним творением из полулегендарного сидерита.

Люди окончательно забыли о Мастере. Теперь на слуху был лишь Первый Охотник.

***

— Эй, Герман!

Высокая сутулая фигура остановилась. Глухо стукнула о мостовую деревяшка, из-за которой многие недооценивали хмурого мужчину за тридцать, в которого превратился некогда улыбчивый кукольник. Недооценивали — и получали свои мгновения, а то и минуты позора.

После этого авторитет Первого Охотника в подтверждении уже не нуждался.

До следующего слишком наглого новичка, коих, впрочем, становилось всё одно меньше и меньше.

— Что?

Пожилой мужчина с короткой клочковатой бородой неопределённо махнул в сторону дверей Мастерской.

— Тебя там какая-то пигалица ищет.

— Меня? — поднял брови Герман и тут же досадливо дёрнул щекой. — Мне нет дела до всего этого, ты же знаешь.

— Ага, знаю, — ухмыльнулся Охотник. — Но пигалица очень настойчиво тебя ищет.

Вернее, — мужчина сделал многозначительную паузу, — Мастера.

Давно отброшенное, как старая шкурка, прозвище заставило Германа вздрогнуть и развернуться до конца.

— Да ты не у меня спрашивай, а у неё. Ребята сказали — второй день уж приходит, как только не боится…

Не по-детски серьёзные серые глаза. Платиновые волосы. Мятое, испачканное платье, в котором угадывались знакомые элементы.

И тот самый прямой взгляд.