Кофе для своих

Кофе для своих

Август Лок

Кофе для своих

Вера Петровна никогда не любила осень. Справедливости ради, она вообще мало что любила: дочку Кристину, внука Патрика, да еще, пожалуй, сливочное мороженое. Все остальное вызывало только легкое раздражение, если вообще вызывало какие бы то ни было эмоции.

И в такую серую питерскую хмарь Вера Петровна хотела бы сидеть на широком подоконнике, уставившись в вязкое хлипкое небо, и пить кофе с мороженым, полностью отдаваясь сонной октябрьской меланхолии. Но колени не позволяли уже акробатических трюков, давление активно (временами даже слишком) выступало против кофе, а неугомонный Патрик (где ж эти ироды имечко такое для дитенка выкопали?!) звонким смехом и топотом дробил меланхолию на мелкие бытовые грустинки. А их, в свою очередь, полагается запивать терпким индийским чаем.

— Чудесный вечер, правда? — донесся от входной двери нестерпимо восторженный вопль.

Повеяло нафталином и духами “Красный октябрь”. Вера Петровна поморщилась, не то от громкости, не то от нахальства старой (во всех смыслах) подруги и отставила чашку трясущейся рукой, чтобы не расплескать напиток, когда жизнерадостный ураган доберется до кухни.

— Неправда, — отрезала женщина, не давая сорвать с себя вуаль болотной тоски.

Елизавета Михайловна еще немного повозилась в прихожей, стуча сапогами по коврику и шурша пакетом с гостинцами, и наконец озарила рыжим сиянием обветшалую узкую комнатку.

— А я тебе говорю, правда! Смотри, какой тортик по акции урвала! После-е-едний! Ну разве не чудо?!

Гостья водрузила на стол “Графские развалины” и гордо их оглядела.

— Можешь даже зубы не вставлять, — рассмеялась старушка, только теперь отметив иронию в названии угощения, — развалины для ворчливой развалины. Ставь чайник, старая.

— Сама приперлась, сама и ставь, — пробурчала Вера Петровна, не оценив обидного юмора.

— Ну и поставлю!

Подруга, ничуть не смутившись, вновь подскочила и завертелась по кухне цветастой юлой. Чайник шипел, чашки звенели, коробка на торте шуршала, а звонкий старушечий голосок напевал незатейливую песенку из далекой юности. Слов Елизавета Михайловна, разумеется, уже не помнила, а потому перевирала и дополняла по собственному вкусу, отчего мелодия перевиралась тоже, и все это сливалось в необъяснимо праздничную атмосферу. Будто за окном никакая не осень, а самый настоящий Новый год.