Волонтер №13

Руку с пистолетом, похоже, свело судорогой, костяшки обнявших рукоятку пальцев побелели, и руку ее била то мелкая, то крупная дрожь, передаваясь пистолету. Все перечисленные обстоятельства и сообщали травмату ту замысловатую траекторию, так быстро утомившую внимание Боба в первый же момент пробуждения.

- Ты? - спросил он, чтобы что-то спросить. - Ты что здесь делаешь, ласточка?

- Какой же ты дурак, Робик, какой дурак, - бормотала Вика. - Я знала, чувствовала. Я повсюду тебя искала... Ну ни на минуту нельзя тебя оставить одного.

То нажрешься, то подерешься, то все сразу...

Толстый повел глазами в одну сторону, в другую... По самым быстрым наблюдениям, недалеко от него на асфальте лежало еще два тела, причем, если одно из них было неподвижно совсем, второе подавало признаки жизни. Кто-то держался руками за голову и, раскачиваясь из стороны в сторону, всхлипывал и бормотал неразборчиво.

Робик откинулся на руку жены.

- Что ты наделала? - не столько спросил, сколько констатировал он положение вещей.

Пустота, из которой он, казалось, ускользнул, тянулась за ним и уже начинала выедать пространство вокруг.

- А что было делать! - воскликнула Вика. - Они бы убили тебя!

Она была права. И еще: она только что спасла ему жизнь.

Откуда-то ворвался звук полицейской сирены, сразу переросший из назойливого жужжания в оглушительный рев, и тотчас затопил пустынную улицу.

Робик протянул руку и взял у жены пистолет.

- Давай, дуй отсюда, - приказал он.

- Тебя здесь не было. Давай, давай, птичка - синичка, я хочу видеть, что тебя здесь не было.

И когда место происшествия оцепили менты, ее там уже не было. Удостоверившись в том, Роберт закрыл глаза, укрывшись сознательно в месте, вход и выход из которого был известен только ему.

На сей раз сознание значительно дольше бродило по неведомым темным дорожкам изнанки мира, прежде чем с видимым нежеланием воссоединилось с парящей в одиночестве и забвении душой его, вернув ей осознание себя и весь набор чувств и материальных проявлений тела.

И лучше бы оно этого не делало еще долгое время. Потому что боль, которую до того некому было ощущать, пришла, навалилась сразу, как только сознание оживило тело, соединившись с ним. Оказалось, что тело болело, болело все. Оно разламывалось, распадалось, разрывалось на части. Но рассыпаться на части окончательно ему мешали два связующих обстоятельства.