Канарейка

Канарейка

Максим Макаренков

Канарейка

На столе окаменевшая хлебная крошка. Давлю её указательным пальцем, рассыпаются колкие песчинки. Смахиваю сухую пыль со стола, в голове всплывает: «Лунная пыль».

Что это?

Любимая книга детства.

Недавно пробовал перечитать – бросил.

В сорок пять совсем не то.

Вот это да.

Начинаю вспоминать. Сам вспомнил возраст, всплыли подробности из детства. И недавние события.

Те, что произошли незадолго до того, как я попал на стол в Институте Экспериментальной Хирургии. В операционную, где, наверное, все белое, стерильное и очень яркое. И сосредоточенный нейрохирург деловито копался в том, что оставалось от моего мозга.

Хорошо копался, если я могу все это вспомнить и увязать в слова.

Трогаю шрам, который начинается у левого виска и идёт до самого затылка.

Шрам тоже деловитый и скромный. Почти незаметный под седеющим ёжиком.

Ноги сделались очень слабыми, и я вцепился в край столешницы.

Сел, столешницу так и не отпустил.

Оказалось – меня трясёт.

Только сейчас я по-настоящему осознал, что остался жив. Я продолжаю существовать в этом мире. Могу налить себе кофе. Насыпать сахар. Накромсать бутерброды.

Побриться.

Впрочем, от кофе врач советовал отказаться, чтобы не повышать давление.

Я просидел на кухне до темноты.

Потом робко включил свет в коридоре, комнате. Расстелил кровать.

Принял душ.

Все ещё не веря в происходящее, лёг спать.

Я очень боялся, что снова приснится авария, налетающий грузовик, кошмарное осознание окончательности происходящего. Сейчас все закончится, и никогда больше не будет ничего, а я этого даже не пойму, не смогу осознать.

РЕКЛАМА

Именно это казалось тогда самым страшным и нелепым.

Закрыв глаза, ждал, что снова, как в первые больничные ночи, увижу красную перекошенную физиономию водителя и чьё-то серое смеющееся лицо, высунувшееся у него из-за плеча.

В том лице была жутковатая неправильность, и я все смотрел и пытался понять, что же не так. Это было очень важно, но понять не получалось, мешал грузовик, который все надвигался, скрежетал, валился на мою «Тойоту».

Потом я помнил только слабый зеленый свет в реанимационной палате. Приходили люди тоже в зелёном, потом бывшая жена с сыном. Они по-настоящему беспокоились за меня, но у них уже была своя жизнь, множество дел. Они убедились, что я жив, и успокоились.

Я тоже успокоился и захотел спать.

Теперь я дома.

И тоже очень хочу спать.

Проснулся от неприятного ощущения скользкой сырости. Оказалось – пропотел густым холодным потом.