Радость

В сумерках белый халат приводил элемент, и тот ложился на кровать и глядел на Онуфрия пока не наступала тьма. И даже в темноте глаза поблескивали на светлом пятне лица.

Однажды за белым халатом просеменила мохеровая кофта с хлюпающим носом. 

- Любаша, - позвала она присев на край кровати. Элемент по-прежнему смотрел на Онуфрия и не реагировал. 

- Любаша, - всхлипнула мохеровая кофта, - посмотри на бабушку. 

Но не получила ответа.

- Зоя Иннокентьевна, слишком мало времени прошло, - сказал белый халат участливо.

- Вы хотели с Иваном Тихоновичем поговорить? Пойдемте, я провожу вас.Мохеровая кофта засуетилась, выкладывая из сумки на стол пакеты и баночки. Погладила скрюченными пальцами по руке элемент, швыркнула носом, и, утирая глаза, последовала за белым халатом. 

- Нина Павловна, как ее самочувствие? - дверь и стены не стали помехой - Онуфрий по прежнему хорошо их слышал. - Понимает что-нибудь? А то как замолчала в “скорой”, так будто и не живая. 

- У Любы шоковое состояние.

Ей необходимы покой и время. 

- Да-да, конечно. А... Могу я забрать ее хотя бы на пару дней? Все-таки, Новый год. Я подарок приготовила, елочку поставили бы.

- Если Иван Тихонович разрешит, то можете. Но я бы не советовала. 

Снова Онуфрий услышал всхлипы и швырки носом мохеровой кофты.

- Я как потерянная, Нина Павловна. Машеньки нет. Любаши нет. Хожу из угла в угол по пустой квартире.

- Ваша дочь под круглосуточным наблюдением. Бог даст - все наладится, Зоя Иннокентьевна. Пойдемте, я вас чаем напою, а там и Иван Тихонович освободится.

День подходил к концу, когда Онуфрий почувствовал, что достаточно просочился и его стало так много, что непреодолимо тянуло вниз. Одна из лампочек перестала гореть, и он оставался в тени, свисая с потолка студенистой прозрачной грыжей. 

Предстоял ответственный шаг - в момент падения надо материализовать образ, зафиксировать. 

Онуфрий был готов. Оставалось дождаться когда стемнеет, чтобы элемент этого не увидел. Но с каждой минутой он тяжелел, вниз тянуло неотвратимо.

 

Неожиданно он, налившийся в желейную смачную каплю, с громким чмоком оторвался от промокшего потолка и полетел вниз. Раз секунда - самое важное: нос, губы, уши, глаза. Два секунда - руки, ноги. Шлеп! 

Дышать?! Дышать! Он не мог дышать. Но старался, открывал рот, как рыба! Да, точно, как рыба, он это знал! Наконец, вдох! Еще! И задышал. Задышал! Как человек. Он жил! Получилось!

Онуфрий ощупывал нос, щеки, глаза.