Больше никаких сделок с М

Симпатия рождает встречную симпатию, помимо нашей воли, таков закон жизни, женщинами он повелевает.

– И еще заметьте – заметьте! – дверь закрыта на ключ. Изнутри закрыта! И ключ торчал в замке, что вообще исключает то, чтобы кто-то как-то снаружи... Извне, так сказать...

– Что касается ключа, так на нем вообще никаких отпечатков не обнаружено, ни хозяина квартиры, ни кого-то еще другого. Ключ стерилен в смысле отпечатков. Словно его вообще никто никогда не касался. В масле!

– Вот… Вот! – подхватил Журов. – Кто-то, перед уходом, заменил замок и закрыл за собой дверь.

Изнутри. Что, опять же, непонятно. Со всех сторон непонятно, с той, наружной, и с внутренней тоже. На ключе должны остаться хоть какие-нибудь следы. Смазанные, частичные, фрагментарные – любые.

Он похлопал себя, определяясь, по бокам, достал из кармана пиджака обнаруженную таким способом распотрошенную пачку Примы, поковырявшись, вытащил из нее сигарету и несколько минут задумчиво, с остановившимся взором, разминал ее жилистыми сильными пальцами.

Вернувшись к реальности и словно забыв о коробке спичек в кармане, прикурил от сигареты Флюмо, галантно наклонившись к ней для этого. Татьяна Рудольфовна благосклонно позволила ему это сделать. С доброй улыбкой она смотрела на легкие, как пух, светлые волосы на макушке Журова, пока тот не запыхал своим едким дымом, заставив ее отвернуться и замахать руками.

– Ах, Журов, как вы можете курить такую гадость? – спросила она. – Ведь это же вредно! Да и не слишком приятно, должно быть. Уж если причинять себе вред, пусть он будет допустимым и, по возможности, приятным.

Иван Иванович коротко хохотнул. Отступив на шаг он, как галантный кавалер, быстро и старательно разогнал дым немного картинным движением руки. Словно нарисовал в воздухе солнце. Улыбка коснулась губ Флюмо.

– Жизнь вообще вредна, но, к счастью, коротка, – изрек он. – А что до приятности, так я при исполнении обязанностей, так сказать, какая уж тут, собственно, приятность. На службе человек должен быть злым, он должен рвать и метать, он гореть и искрить должен, а этому всему такой горький и вполне даже гнусный дым способствует весьма.

Говорил он по обыкновению быстро, проглатывая окончания слов.

– Журов, как вы можете! – Флюмо укоризненно покачала изящной головкой. Ее лицо, осененное слегка растрепанным каре, было печально. Возвышенно и печально.

– Да шучу я, шучу, – махнул рукой Журов. – Просто я в детдоме еще привык курить махорку, и до сих пор ничто другое меня не пробирает.