Революция

На нем приговором было написано: Сухова Александра Николаевна, 16/III-74, 1:55, девочка, 4200,0, 56. Девочка крепко схватила Сашу за указательный палец. Слезы уже начали застилать ей глаза, когда малютка открыла ротик и издала звук, похожий на мяуканье. Похоже, она хочет есть. Александра глубоко вздохнула и обнажила грудь.

***

Женщина поднималась в горку по раскисшей улочке, состоящей исключительно из проезжей части. Глина и лужи уже местами подмерзли, но ноги все равно разъезжались, срывая тонкий ледок.

Идти было не так уж и далеко. На горке стоял бревенчатый дом с высоким забором и калиткой, покрашенной голубой краской. Если бы не маковка над восточной половиной, можно было бы подумать, что это обычный дом. На самом деле это была Никольская церковь.

Черный мешковатый плащ, скрывающий худощавую фигуру, и черный же платок, повязанный так, что свободным оставался только овал лица, намекали на то, что женщина знает, куда идет. Однако, тонкие изогнутые брови над серо-стальными глазами, глядящими строгоперед собой, прямой аристократический нос и красиво очерченные губы, сжатые так, что придавали лицу слегка презрительное выражение, не сильно гармонировали с одеждой послушницы.

Редкие прохожие старались перейти на другую сторону дороги. И даже если бы женщина не знала, куда идти, спросить было бы не у кого.

Добравшись до калитки, женщина нырнула с негостеприимной улицы во внутренний дворик, застеленный широкими сосновыми досками. Она прошла мимо длинного крыльца, в глубине которого чернела тяжелая дверь церкви, обитой дерматином, и свернула к избушке, стоявшей позади двора.

Наклонившись к двери, довольно громко произнесла: «Во имя Триединого», осенив себя Знамением. Услышав ответ: «Во веки веков. Аминь», без стука вошла в сени.

От небольшой кухоньки сени отделялись тонкой фанерной перегородкой. Большую часть этой кухни занимала русская печь, вокруг которой хлопотала дородная тетка в застиранном переднике, а меньшую — стол с ведерным самоваром.

По дневному времени печь еще не топили, хотя морозец на улице уже прихватывал, поэтому в доме было прохладно.

Женщина переобулась в чуни, прошла на кухню. За столом сидел очень худой мужчина в монашеском одеянии. Лицо и поза выдавали такую усталость, будто на плечах его лежало как минимум по мешку муки. Однако, синие глаза смотрели так радостно и молодо, что на все остальное просто не обращалось внимание.

— Ну, садись, Зинаида. Чаю выпей со мной.