Кентерберийская нота

- Большой, - подыграл я и присел на корточки. «Обращённые дети неуправляемы, непредсказуемы и сильней взрослого упыря, - перебирал я оправдания. - Уж лучше я его, чем охотники». – Прощай, Сашка. И поверь, я обязательно найду паскуду, что сделала это с тобой…

Он недоумённо уставился на свою грудь, враз потемневшую от крови рубаху, отполированную рукоять кола, и расплакался:

- Я думал, вы поможете. Я думал, вы монтёрный, а вы дурак.

- Иди ж ты, - опешил я. Так не бывает!

- Куда? - поинтересовался он сквозь слёзы.

- В задницу! – Не могла у него кровь пойти, ну, никак. И устоять не мог – я не мажу, мать вашу. Даже руку подставил, чтобы подхватить, чтоб унести, чтобы лететь по крышам с единственной и сладкой мыслью: «Отомщу!» А он… не охотник и не вурдалак. – Да кто же ты?

- Сашка, - повторил мальчишка.

- А я, э, Борис. – Не помню, моё ли это имя. Брякнул первое, что пришло в голову. Ай, без разницы. - Борис вурдалак.

Сашка тут же заговорщицки выпалил:

- Тоже варенье любите?!

- Ага.

Только давай сначала эту штуку из тебя вытащим…

Я покосился на пёстрые до рези в глазах занавески соседнего особняка и прижался ухом к его груди: чудеса – сердце билось, но как-то призрачно. Не живой и не мёртвый. Затем я увлёк его в полуподвал. Сашка ахнул:

- Сколько часов!

Уложив мальчишку в кровать, устроился в широком, основательном кресле, прихватив пухлый сборник – Хорхе Гильен. Пусть знаю наизусть. Ощущение книги в руках делало крепко сбитое кресло незыблемым и в то же время ирреальным.

Его добротность растворялась, напоминая о себе лишь ненавязчивым уютом.

Сонный Сашка, - вряд ли он понимал, что творит, - поднялся. Прошлёпал босыми ногами и, взобравшись на широкий подлокотник, свернулся калачиком. Засопел в моё плечо. Тёплый.

Я тряхнул головой, сбивая неуместную мысль: «Вот жизнь моя», - и погрузился в сборник.

Наутро повёл его в зоопарк. В оборотней не верю, но чем чёрт не шутит. Вдруг от него звери шарахаться станут… Не стали.

- Мороженое?

- И на пони кататься, - решил он тоном кутилы, мол, гуляем.

Удовольствие, на мой вкус, сомнительное, но Сашка радовался, размахивая рукой так, что эскимо с палочки упорхнуло к енотам. «Дядь Борь, смотри, какой я лошадист!»

На обратном пути заглянули в магазин. За баночку тёртой малины я отвалил, как за мешок сахара. И кто теперь кровосос?

А у входа в мастерскую нас поджидала тощая старуха в просторных шальварах. Взгляд тяжёлый, хоть гвозди забивай.