Ловец бабочек

Муза требовалась не лишь бы какая, но с солидным приданым, а заодно уж приятной наружности и легкого норову. Почему-то средь окрестных девиц, для которых пан Кругликов еще недавно являл собой воплощенную мечту идеального жениха, такой не находилось. То норов крутоват, если не у невесты, то у невестиной маменьки, то приданое для этакого норову маловато, то внешность такова, что никакое воображение не спасет… нет, пан Кругликов не торопился, выбирал… и вот довыбирался.

На нового воеводу, которому был представлен стараниями вдовой генеральши Гуржаковой – женщины в годах, норову боевитого и характеру зловредного – он глядел с тоской, осознавая, что ничего-то не способен противопоставить этакому… этакому…

Слова подходящего, чтобы воеводу нового описать, пан Кругликов не нашел, но дал себе зарок изобразить его истинную натуру, которая ноне скрывалась за аглицким шерстяным костюмом.

Небось, на заказ шитый, ишь как сидит… и рубашка хороша батистовая, брусвяного колеру. И шейный платочек завязан с исключительною небрежностью. Туфли сияют, будто бы ступал воевода не по колдобинам, грязию залитым, но по воде, а то и по воздуху. Главное ж было не в туфлях, Вотан с ними, с туфлями, свои-то пан Кругликов вытер платочком, само собою, не батистовым, коий держал для особых моментов душевного взлету, но обыкновенным, тряпичным… нет, дело было в физии.

Лощеной.

Самодовольной.

В этакую физию бы плюнуть… и пан Кругликов осознал, что муза, покинувшая его еще в далекие студенческие годы, когда сменял он полет вдохновения на звонкую монету, которой платили за малеванных государей, вернулась.

В тот же вечер, откланявшись поспешно к вящему удовольствию генеральши и ейной дочери, которая была в отличие от маменьки тиха и дебела, он возвернулся в мастерскую и, скинувши лиловый сюртук – художнику пристала некоторая эксцентричность – взялся за работу.

Он вдохновенно писал всю ночь.

И еще немного утром.

И утомленный, но беспредельно счастливый, уснул лишь в одиннадцатом часу. Мечта плюнуть в физию цельному князю была почти осуществлена, оставалось дождаться, когда оная физия, изображенная – тут бы и сам князь не стал отрицать очевидного – с немалым талантом, высохнет…

…после пан Кругликов не единожды встречал тайного врага своего – тайной это было прежде всего для самого Себастьяна – и убеждаясь, что оный враг нисколько не утратил статей, возвращался на мансарду, где, устраиваясь перед портретом, в выражениях витиеватых и изысканных хулил воеводу.