Неведомые сказки

— Нет, это невозможно, — процедила царевна, поджав губы. Вышивальный ряд от неожиданности сбился с ритма, девушки застыли в различных позах с приоткрытыми ртами и вытаращенными глазами.

— Который вечер одно и то же. Вы что-нибудь другое знаете? Например, эту, прославленную немецкую "Хэй-хэй-яху"?

Вышивальщицы испуганно съёжились.

— Нам такое и выговорить срамно, мы же девицы, — наконец промямлила запевала.

Царевна с немым укором уставилась в потолок, затем набрала в грудь воздуха, шумно выдохнула, склонила голову набок и окинула девушку взглядом сверху донизу.

— Ну хотя бы "Калинку-малинку" какую-нибудь дурацкую? — выдавила она.

— Так ведь это ж не шитьевая, это ж танцевальная песня! — осторожно заметила запевала.

— Ну и что? Лишь бы не эту вашу степную, у меня скоро голова от неё опухнет, — простонала царевна.

Девицы начали растерянно переглядываться.

— Ну пожалуйста, девоньки, — взмолилась царевна, прижимая руки к груди. — Ну для меня, хотя бы разик, ну подруженьки...

Запевала оглядела товарок и решительно махнула рукой.

— Ой, моя кали-и-и-ину-у-шка... Ты моя мали-и-и-ину-у-шка... — завела она звонким голосом на прежний мотив, и обрадованные девушки тут же продолжили напев. Царевна в отчаянии схватилась за голову. Вдруг лицо её просветлело:

— А "Давеча" знаете? Ну эту, которую дальние островитяне поют. Там, вообще-то на четыре партии надо раскладывать, да уж ладно, и в созвучности сгодится.

Девицы дружно замотали головами.

— Дай сюда. — Царевна отобрала у балалаечника инструмент, покрутила колки и прошлась по струнам незнакомым медленным перебором.

— Давеча, — протянула она негромко и задушевно, — лиха злые в нети канули, но обстали вкруг таперича... Ох, верую я в давеча...

— Ой, давеча, да-а-а-аве-е-ча-а-а-а... — слаженно подхватили на привычный мотив девушки, с одинаковой аккуратностью воспроизводя рулады и стежки. Царевна сцепила зубы и громко заскулила. Внезапно она выронила из рук шитьё и бросилась мужу в ноги:

— Вань, отпусти меня хоть на вечерок, Вань, я ж тут совсем разуму лишусь, — лихорадочно бормотала она, обнимая мужнины сапоги.

Мрачный Иван сидел, подперши рукой скулу, и молчал.

— Ладно, — наконец проронил он. — Едь, раз уж так. Только чтоб к полуночи была дома!

В ясном вечернем небе громыхнул раскат, вдали что-то еле слышно затарахтело.