Наваждение

Обломов, воцарившись на низком диване полулежа, курил дорогую сигару Регалия и ожесточенно сражался в солдатики. Завидев Онегину, он сделал попытку привстать, но страдальчески сморщился и картинно схватился за сердце. Манилов и Собакевич, праздно благодушествуя в табачном дыму, неторопливо смаковали вино.

– Не желаете отведать Лафиту, сударыня? – галантно предложил Манилов.

– Не откажусь, – устало ответила девушка и приняла первую чарку. Время остановилось.

– Повторим, – произнес Собакевич, когда они опрокинули по восьмой.

– Покорно благодарю, господа, – сказала Евгения, – но мне больше нельзя.

– Позвольте тогда поцеловать вашу ручку-с, – взвился Манилов.

– Простите, что?

– Ручку-с поцеловать позвольте-с, так сказать на прощанье-с.

Благосклонно кивнув, Онегина подала руку. Манилов сладострастной пиявкой прильнул к юному телу. Собакевич побагровел и тяжело засопел. Опасаясь дальнейшего продолжения поцелуев, Евгения покинула курительный кабинет и направилась в игровую.

Проходя галереей, она повстречала Гончарова, Некрасова и Тургенева, которые у картины Перова "Охотники на привале", как ей показалось, увлеченно говорили о бабах.

«Естественно, какие еще байки возле такой картины травить», – подумала Евгения, подходя ближе. До нее донесся раскатистый баритон Ивана Сергеича.

– И вот тогда, я ей и говорю – откуда вы можете знать всю глубину ужаса и душевных мук человека, который собственными руками вынужден лишить жизни любимое существо?

– А она-то что?

– А Мэри Шелли опять в меня своим Франкенштейном тычет.

– И? – не унимался Некрасов.

– Пришлось подарить ей "Муму". С трудом удержавшись, чтоб не добавить крепкого русского словца без перевода, – ответил писатель с едва уловимой усмешкой.

– Негоже англичанке нас ужасами стращать, своих девать некуда, – флегматично заметил Гончаров.

– Беда в том, что после прочтения "Муму", Мэри Шелли впала в меланхолию, оставила перо и вскорости померла.

В художественной прозе иной литератор непременно заинтриговал бы читателя в этом месте рассказа.

Подчеркнув, например, что после этих слов Тургенева взоры Некрасова и Гончарова, обращенные к писателю, наполнились пиететом и прочим почтением. Но увы, мой читатель, соблюдая условия конкурса, в нашей реальной истории события вынуждены развиваться совершенно иначе. (прим. автора)

– Ни слова больше об Англии. Политику могут пришить, – зашептал Некрасов, озираясь по сторонам. – Не забывайте, что уши Бенкендорфа повсюду, а глаза Дубельта тем паче везде.