Одинокий путник

Лешек же смотрел Лытке в рот: он боготворил своего друга, восхищался каждым его словом или жестом, считал его героем и посвящал ему песни. Множество раз Лытка спасал его от наказания, принимая на себя вину и подставляясь под розги. Лытка относился к наказаниям с легкостью, никогда не плакал, терпел молча, даже если секли как взрослых, по спине (чем вызывал у Лешека еще большее восхищение).

Его пение однажды услышал толстый Леонтий, и как назло, песня была малопристойной — о ненавистной воскресной службе (в песнях Лешека монастырь всегда рисовался черной краской).

Никакие увещевания Лытки на этот раз не помогли — Лешека наказали очень жестоко, и, как бы ему ни хотелось быть похожим на друга, он все равно не смог удержаться от криков и слез, а потом целую неделю лежал на животе и плакал, когда его никто не видел. И, хотя его посадили на хлеб и воду, Лытка умудрялся утащить из-за стола что-нибудь вкусненькое для него.

— Лытка, я такой слабый… — сокрушался Лешек, жуя яблоко или морковку, — я так хочу быть таким, как ты.

— Чепуха! Ты не слабый. Просто у тебя кожа тонкая и косточки торчат. А у меня — потрогай — спина, как рогожа.

Лешек трогал его мускулистую спину и снова восхищался.

— Зато ты поешь песни… — вздыхал Лытка.

— Лучше бы я не умел петь, — Лешек снова готов был расплакаться и удерживался только из гордости.

— Чепуха! Мы просто будем осмотрительней, чтобы никто тебя не слышал!

Но с тех пор Лешек боялся петь и соглашался на уговоры, только если кто-то из ребят вставал под дверью.

А главное — не получал от этого настоящего удовольствия, не позволяя голосу развернуться в полную силу.

* * *

Голова упала на грудь, и Лешек понял, что задремал, только проснувшись от этого неожиданного толчка. Костер потух, но холода не чувствовалось, и Лешек испугался: да он чуть не замерз!

Он набрал еще сучьев, хотя надобности в них не было, — просто так, чтобы двигаться. Тепло от огня на этот раз вызвало озноб: Лешек кутался в полушубок и согреться не мог.

Придвигаясь к костру, он чуть не прожег сапог, а это стало бы настоящим бедством: сейчас он хотя бы не боялся отморозить ноги. Эти сапоги сшил ему колдун, ни у кого таких не было — теплые, удобные и легкие, не то что лапти, которые он оставил в монастыре.

Тягучее время ползло медленно, солнце не дошло и до полудня: идти оказалось гораздо легче, чем сидеть, пусть и у костра.