Тридевятая кровь

Тридевятая кровь

Вячеслав Назаров

Тридевятая кровь

Сколько себя помнил, Сашка Родной всегда жил с бабушкой. О родителях у десятилетнего белобрысого паренька остались лишь смутные воспоминания размытых образов на залитой Солнцем поляне. Они ушли, когда ему было три года. Не так уж много, чтобы понимать, что такое смерть, но достаточно для ощущения потери любви. Да и боль в обожженной руке, навсегда изуродованной пунцовым шрамом, напоминала о быстро закончившемся детстве.

Летом 1914 года лесные пожары в окрестностях села Каблуково, что в Тверской губернии, заполыхали с новой силой.

Казалось, ад разверзается под ногами. Набожные крестьяне усердно молились в страхе, что мир вот-вот полетит в тартарары и угодит прямехонько в чаны к чертям со свиными рылами. Поп Никодим, краснолицый и пузатый, не старался их разубедить. Он утирал грязным платком взопревший затылок, покрытый тяжелыми складками, и призывал прихожан к смирению. Мысли о жбане с холодным квасом, укрытом за алтарем, придавали обрюзгшему лицу выражение надежды, и после службы паства расходилась, почтительно перешептываясь о благочестивом батюшке.

Бабушка Сашки, Настасья Аркадьевна, не любила Никодима. В церкви редко видели сухонькую старушку с гордой осанкой, не сломленной горестями долгих лет. Леса да поляны были ей милее вытоптанного дворика перед храмом. Густая чаща с зеленым кровом и высокими стенами деревьев вселяли в душу травницы покой и безмятежность, недоступные темному, подточенному червями приходу.

В Каблуково бабушку Сашки уважали и, случись что, днем и ночью шли к ней за помощью и советом.

Никому не отказывала знахарка, да и внука учила помогать просящим, не думая о корысти с барышами.

- Вот подсобил ты человеку, а то и твари какой, не спросив ни копеечки, ни крошечки, а когда нужда пришла – глядь, и помогли тебе, - объясняла старушка, раскладывая мать-и-мачеху сушиться под жаркими июльскими лучами.

Худой, будто щепка, Сашка хмурился, вспоминая, как никто из селян не помог прошлой зимой, когда приходилось питаться мерзлой картошкой и спать в обнимку на печи, чтобы не окоченеть ледяными ночами.

Лишь Марфа, вдова конюха, принесла однажды несколько скукоженных морковок, да и те не взяла Настасья Аркадьевна, помня, что у соседки семеро по лавкам сидят.

- А ты не косись, соколик, - улыбалась бабушка, и морщинки от глаз разбегались, словно лучики. – Ишь, нахохлился!

- Но ведь помогаешь ты им, а они как будто и не помнят ничего, - шмыгал носом Сашка.