Опрокинутый крест

Я городскому совету все воздам за бесчинства твои хмельные, раз поручился и на работы взял. Тут не важно, сбежишь ты или на меня служить будешь, тут важно другое: заслуживаешь ты моего доверия или нет?

Збышек отвел взгляд. Ему стало тошно, и захотелось бежать — не столько от неволи, сколько от горделивых речей Красного Симона.

— Я позову ее, пане.

* * *

Дорогу завалило по щиколотки, но Збышеку она будто сама ластилась под ноги. После седмицы в кандалах шагалось легко, свободно; морозный воздух полнил грудь.

Казалось, развернись, пойди прочь — и все переменится.

И останется позади костел, и заснеженный волотовский городок, и несуразная пьянка Збышека — странная даже ему.

Он не поворачивал.

Сквозь марево снега темнел древний водовод: каменные арки шагали по холмам, подобно ногам исполинского животного, каменное русло, сухое навеки, осыпалось над головой.

О кесарийских руинах Збышек услышал ещё летом, в одном из безымянных сел на берегах Ужицы, что в Старой Волотве называли весками.

Вернее, нет.

Збышек услышал молчание, что окружало развалины древнего царства. Как в доме покойника не говорят о покойнике, так и волотовчане за милю обходили кесарийскую память стороной — что на дорогах, что в речах, что в помыслах.

Постепенно из недомолвок и умалчиваний в голове Збышека сгрудилась пыльная байка-бабайка об идолопоклонцах и христианах. Кто-то кого-то преследовал, кому-то не поздоровалось, и какую-то зловещую роль в этой оказии сыграл пан Гердень Кровавый. От последнего в городе осталась Кровавая (волотовчане, по всему видать, не отличались воображением) башня да щит на ней — с червленым сердцем, пробитым тремя мечами.

Ныне там обосновался княжеский наместник.

Под лаптями загремели обледенелые камни. Збышек замедлил шаг и боязливо спустился к каменистому обрыву.

Белые вихри кружили над тёмным льдом Ужицы, скрывая и этот, и противоположный берег, и только острые зубы скал восставали из пелены.

Дальше Збышек пути не знал.

— Досточтимая матушка? — крикнул он. — Здесь вы?

Голос потонул в порывах.

Снег уже лежал повсюду: на плечах и бровях Збышека, на шапке, на бороде, на лаптях.

— Матушка?

— Не рукоположена я, — донесся сквозь шум метели голос, сухой и растрескавшийся, как земля в засуху. Звучал он снизу, и отдавал эхом, словно говорили из великой пещеры.

Збышек потоптался на месте, не зная, как ещё обратиться к монахине.

— Пани Схоластика, в Грушицах человека зашибло!

Ветер загудел в скалах, но отшельница не ответила.