Опрокинутый крест

Как говорили в городе, ушла она сюда от мирской суеты лет десять назад — после смерти супруга. Хлеб ей спускали на веревке, воду монахиня набирала в Ужице. Ратовала Схоластика за суровую аскезу, носила власяницу и более всего презирала еретиков, тонкие яства и женское платье, которое почитала за слабость духа. Ходили сюда грушичане за благословением и за напутственным словом, но получали ли? Господь знает.

— Вас зовут! — добавил Збышек неловко.

Монахиня и на этот раз промолчала, и Збышек почувствовал себя совсем уж глупо.

— Верно, исповедать надо, пани! Гамон ему.

— Меня за исповедью не зовут, — раздался наконец голос, теперь ближе. — Сам ты кто будешь?

— Я… — Збышек замялся. — Да та хата, что с краю. Вы пойдете?

Раздался шорох, и что-то остро застучало по обрыву, точно камушек запрыгал по склону.

— «Хата»! Умеешь ты что?

Збышек нахмурился.

— Умею?.. Коров вот пас. Пани Схо…

— Пастух?

— Мед еще собирал. Пани Схолас…

— Избави нас, Господь, от пчел и иудеев, — заметила Схоластика.

— Крыс ловил, ремни шил, — с раздражением продолжил Збышек. — Лес рубил и сплавлял. Свечи лепил.

— На все руки мастер? — засмеялась монахиня, и в этом звуке почудился хруст разбитого стекла.

— Хлеб еще пек, кажется.

— Кажется?

Збышек поморщился и всмотрелся в белую мглу. Только сейчас он с ознобом, с холодком по спине сообразил, что отшельница стоит в двух шагах: высокая, тонкая фигура над обрывом.

— Да и сам не пойму, пани, — наконец ответил Збышек.

— Вижу я, ищешь ты что-то да сам не знаешь, что.

Збышек выпрямился, словно кольнул кто под ребра. Словно тень прошла за пеленой метели, но метель не эта была, не Грушицкая, а память его.

— Вы пойдете, пани? — во второй раз спросил он.

— Стою же пред тобой. Веди, коли надо.

Збышек облизнул губы, высохшие, потрескавшиеся на морозе, и покачал головой.

— Не по пути нам, пани.

— Ты уже все, смотрю, продумал?

— В другую мне сторону, пани, — упрямо повторил Збышек. — Позвать вас я обещал и слово свое выполнил, но в город не вернусь. Не просите.

К горлу что-то поднялось и перехватило дыхание, когда отшельница шагнула ближе. Из снежного покрывала выступило лицо женщины, еще даже молодой, с плечами разной высоты. Глаза отшельницы прятала повязка из серебристого табина.