Гуннхильд

Гуннхильд

Виктор Новиков

Глава I, в которой Торвальд впервые приходит в дом Харальда

Волны бьются о гранитную подошву утёса, цепляются за гальку ослабевающей пеной и с шипением просачиваются под камешки. Некоторые из камешков размером с большой палец, некоторые меньше песчинки… Старые люди говорят, море пришло из первозданной бездны. Это из преданий про убитого Праотца Имира, чьи глаза стали звёздами, а кости — твердью гор. Когда упал зарубленный Имир, вся его кровь вылилась из ран и только на девятое утро осела на пустое морское ложе затяжным дождём.

Где летал, с какой магией соприкасался этот самый первый в мире дождь, не знают даже хранительницы судеб.

Над сине-чёрной массой порхают чайки, выхватывая с поверхности то рыбёшку, то ниточку водоросли, то червя, смытого со старых досок — ещё весной чёрных, а ныне буйно зеленеющих. Когда-то около утёса стоял причал, но ниже по берегу возник новый, более вместительный, более выгодный для посёлка, и старый забросили. Настилы обвалились, так как никому не было дела до их латания, а рубленные толстые доски похоронил песок.

Каменные столбы время пощадило, и они, как клыки из нижней челюсти Мирового-Змея, торчат среди мелководья бухты.

Вокруг столбов намотаны цепи. Каждое их звено размером с голову барана, некоторые наполовину скрыты под водой, а сверху облеплены гроздьями соляных сосулек. В столбах чернеют скобы, на которые, было время, ловили канатами славные деяниями и именами корабли.

Но сейчас только лодка-одновёселка покачивается у ближайшего к утёсу столба, привязанная за кольцо на носу.

На самом утёсе, поджав ноги в мокрых сапогах, сидит её владелец. Он, судя по непросохшим штанам и кожаному плащу, вышел на сушу недавно.

На его левый глаз надвинута шапка некрашеного войлока, какими торгуют во франкских портах. Шапка вся старая и расползшаяся. Полями она прикрывает розовые бороздки, которые продираются через неровно растущую левую бровь и исчезают во впалой щеке. Левый глаз полностью белый — белые и зрачок, и радужка.

Правый же чёрной живой точкой оглядывает море. Если бы где-то в мире ещё говорили на праязыке, человека с утёса прозвали бы Одно-Глаз. А он бы не обиделся. Но так-то его звали Торвальд.

Иногда Торвальд поднимает голову к рассветным облакам — цветом они совсем как нежные восточные ткани. И вот он всё же, уставший, растягивается на сохлом вереске и закладывает правую руку под затылок. Левая лежит на широком поясе, у ножен с кинжалом. Она на всякий случай не спит.