Якорь сорван

Все так же нежно пенились волны и кричали чайки, а чуть в стороне мирно зеленел остров. Но это нельзя было сказать и о фрегате. Он не шевелился. Не скрипел такелаж и не подрагивал от ветра парус. Носовая фигура, — искусно вырезанное крепкое человеческое тело с осьминогом вместо головы, — замерла, напряженно вглядываясь в остров, и только щупальца безумно медленно поднимались в воздух. Казалось, что-то сковало корабль, отрезав от течения времени. Мгновение, и Отверженный отпрянул, прижавшись спиной к носу фрегата. Его пасть раззявилась в беззвучном крике, а щупальца взметнулись в разные стороны.

Пираты, находившиеся на корабле и касающиеся его дерева, от страха и боли упали на колени, уронив оружие и отчаянно зажимая уши руками. В их разуме неистово яростно ревел Отверженный. А вокруг все такой же безмятежной оставалась бухта.

***

Старый, покрытый лианами и цветами, небольшой храм тонул в обманчивой тишине. Мирно сидели на ветвях пестрые птицы, едва играл листьями папоротников ветер, доносился слабый плеск далеких волн, — казалось, атмосфера опустошения и умиротворения завладела каждым уголком, каждой тенью.

И когда чернильная мгла стала разрастаться, принимая очертания женского силуэта, ничто не изменилось. Лишь птицы настороженно склонили головы.

— Ицтли!

Разъяренный голос нити Топони, чьи волосы-лианы со злостью оплетали ближайшие стволы деревьев, разнесся над храмом. Полупрозрачного черного духа звали Каттальтта. Она шагнула вперед, дрожа от переполняющих ее чувств и рыская взглядом по сторонам.

— Ицтли! Хватит прятаться!

Каттальтта теряла терпение. Опасно прищурившись она шагнула ко входу в храм, но замерла. Со всех сторон раздавалось хлопанье крыльев. Птицы, держась лапами за ветви, словно бы пытались поднять в воздух сам остров. Их шум складывался в особый ритм, в котором угадывался смех, полный искреннего веселья.

— Аха-ха-ха, дорогая маленькая Каттальтта, — снисходительный мужской голос исходил из пернатых созданий и то и дело сбивался на хохот.

Каттальтта его веселья разделить не могла.

Она закружилась на месте, силясь разглядеть в тенях среди листвы духа, а затем потребовала:

— Выходи, глупец!

— Ну что ты, разве я хоть когда-нибудь походил на глупца? — он вопрошал мягко, с неподдельным удивлением и даже обидой.

— Сейчас.

Каттальтта сложила руки на груди, в неудовольствие кривя губы и прожигая взглядом пеликана, что сидел к ней ближе всего.

— Все-все, я выхожу, милая дорога Каттальтта. Только не пугай Агилеру, пожалуйста.