Полюдье

К полудню насыпей стало так много, что отрок Борис стер ладони в кровь. Пока земля не замерзла, они должны были успеть похоронить всех.

— Да чтоб не одичали, надо с собой забирать, Софья Вольговна, — ответил воевода, не отрывая взгляда от ямы. — Много осталось?

— Я не знаю. Разбежались, пока я вас ждала. На конюшне я покормила. И собак. Кони хорошие, забирайте, если не приедет родня.

— А приедет? — с сомнением спросил Федор, почесав подбородок. — Чего нам ждать?

— У Владимира Нового брат в Листвянке… Полдня езды.

Софья замолчала. К горлу подобралась тошнота, боль сдавила виски раскаленным обручем. Когда семьи горожан вернутся, что они увидят? Глиница осталась такой же, какой они оставили ее: деревянные мостовые, храм на площади, сияющий золотым куполом, дома и ворота, и псы на цепях. Вот-вот, и выпадет первый снег, но некому будет его чистить. Лопаты останутся гнить во дворах.

— Ты поплачь, Вольговна, — тяжко вздохнул воевода. — Подумать о делах еще успеешь.

Софья взглянула на иерея Филиппа, старого священника, склонившего голову над могилами. Он, как и воевода с князем, приехал из Рожка.

С утра отпели Михаила. Когда Софья проснулась три дня назад, она не сразу вошла к нему. Сперва спустилась вниз, разбудить сына и Марфу. Ильи нигде не было, а Марфа спала.

И сколько ни тряси за круглые плечи, не просыпалась.

Есть печаль, которую не выказать, не облечь в слова. Она так широка, что не хватит слез — и потому Софья не стала проливать их зазря.

— Когда вернется князь? — спросила она у воеводы.

— Скоро, Вольговна… Надо проверить, нет ли кого вокруг города.

Забросав землей последнюю могилу, Борис оперся на лопату и взъерошил светлые, влажные от пота волосы. Хмуро взглянул на тела, выложенные на холодной земле. Накрытые белой тканью, они походили на первые зимние сугробы. Софья запахнула теплый кожух плотнее, но ее все равно бил озноб.

Утром после Полюдья никто в Глинице не проснулся. Только она. Выйдя со двора, Софья встретила тишину: ни крика, ни смеха на улицах.

Она взглянула на небо — там, за серыми блеклыми облаками скрылось Солнце. Господь отвернул свой взор от их славного города и оставил Софье бремя, слишком тяжелое для женских плеч.

Когда она вошла к Михаилу, тот лежал на животе, спрятав лицо за русыми волосами. Он был ей мужем, а она ему — женой. И все же Софья никогда не видела его таким спокойным, как в то холодное утро после поминального дня.