Три часа утра

После публичного заявления о своей любви к Рожнову деваться было некуда – нужно было от слов переходить к делу. Стасенька не обладала ни слишком богатой фантазией, ни излишней романтичностью, поэтому поразить сердце своего избранника решила не где-нибудь, а прямо в институтской столовой.

Точно рассчитав время и место, она подошла к его столу:

– Простите, здесь свободно?

Свободно было не только здесь, Рожнов это заметил и оценил:

– Да, пожалуйста… Разрешите…

Он галантно помог Стасеньке составить тарелки и отнёс к стойке её поднос.

Вернувшись, стал не торопясь хлебать суп и выразительно смотреть. Потом сказал с загадочной улыбкой:

– Вы домой на праздники не летали, а я летал!

Стасенька сосредоточилась.

– Похоже.

– Почему?

– Вид испуганный.

Он засмеялся и продолжил:

– Мне каждый месяц места бронируют. Хотите, вам забронирую?

– К вам? – мило пошутила Стасенька.

– Могу и к вам, – ответил он несколько озадаченно.

– Спасибо, – с самой очаровательной из своих отработанных улыбок поблагодарила она и мысленно добавила: «…и на том».

Дальше всё пошло обычным путём:

– Между прочим, меня зовут Вадим.

Как будто Стасенька этого не знала! Как будто не его «заветными вензелями» расписала она целый лист в тетради по французскому!

– А меня зовут Станислава.

– О! Вы, случайно, не полька?

– Случайно, нет, а что?

– Да нет, ничего. Просто вспомнилось: «Нет на свете царицы краше польской девицы» – так, кажется?

– Вы это мнение разделяете?

– Разделял до сегодняшнего дня.

– Если это комплимент, то спасибо, – ну, и так далее.

По всем признакам, упомянутой Лепиловым Аннет к тому времени уже была дана отставка.

Сэнди и прочие просто отпали, когда в разгар обычного веселья в 814-ю постучали, и на пороге появился Вадим Рожнов, собственной персоной.

– Привет честной компании! Здравствуй, Стасенька! Мы к тебе в гости – не прогонишь?

Был он не один – для храбрости прихватил с собой Вайнберга.

Стасенька тогда Генриха совсем не знала и, небрежно кивнув обоим, продолжила прерванный их вторжением разговор:

– История педагогики, конечно, ужас, но я уже начала писать шпоры. А вот что я точно не сдам, так это литературу… Господи, как я её ненавижу! Нет, так-то, конечно, можно бы сдать, но Софье – бесполезно…

– Почему же? – осторожно полюбопытствовал Генрих.