Перемена погоды

Мечтаю о ней я писать и ваять

до гроба, седин, самострела, дуэли…

Пускай безответна любовность моя,

но я продолжаю любить все недели…

Просвириной Маше

Экономически невыгодное пожаротушение?

Оранжевый жар полыхает так рьяно

на небе, земле, на окошках, в глазах,

кишит смертоносно, всеместно и пьяно,

легко отражаясь в озёрах, очках.

Вода закипает от грозного жара,

а пламенный пал проникает и в кровь.

Смердит бесовщиной, погибшими, гарью,

неся этой местности страшную новь.

Дымятся таёжная ширь, пепелища.

В восточном Эдеме беснуется бес

и огненным зверем, карателем рыщет.

Гектары горят под присмотром небес.

Молчит садовод и лесничий, и егерь -

в небесном, единственном лике, лице.

Нет ливня, подмоги от рук человека.

Лесные жильцы и деревья в кольце.

Его погасить невозможно, иль можно?!

Корысть верховодит, сжигая тут жизнь?

Иль тут завелось ломовое безбожье?

Как будто напалмом безумцы прошлись…

Машуленька

Зима забрала с собой холод,

все горести прочь унесла.

Иначе стал видеть свой город -

без снега, дублёнок и зла.

Весна принесла обновленье,

умывшись апрельской водой.

А наше знакомство, явленье

внесли проясненье, покой.

Святое прильнуло к святому,

и вмиг засочились стихи.

Живое прижалось к живому,

отбросив неправду, грехи.

И чтоб не забыть про свиданье,

под вспышку подставив себя,

портретно венчаем гулянье,

какое дала нам судьба.

А всюду цветные картинки,

костров расчищающих дым.

Мы – два ясновласых на снимке,

который потом удалим…

Просвириной Маше

Лягушка

Тоска, как лягушка, в болотной груди,

как будто прилипла к ладони кувшинки,

средь острой осоки вещает, нудит

и ловит комариков – капли-слезинки.

Вздувается тучно и слизью смердит,

на грустных дрожжах набирается роста.

Как глиняный уголь так жирно сидит,

как камень зелёный, что тонет в компосте.

Как клубень картофельный, преющий днём,

как гниль и глазастая живность в затоне,

как мокрая редька на грязи сырой,

как липкая мерзость средь сорных газонов.