Пепел острога

Но если у первого перед входом расположились двое полностью вооруженных часовых, хмуро смотрящих окрест из-под рогатых шлемов, то у синего шатра не было никого, и даже воины не устроились на ночь рядом по каким-то непонятным непосвященному причинам, старательно выдерживая дистанцию от этого места.

В самом синем шатре горел медный походный очаг, выставляемый на металлической треноге, и свет этого очага красно-желтой неровной и неверной полосой выходил из-под полога и ложился на серый песок берега. Время от времени какая-то тень перекрывала полоску света, и было понятно, что по шатру кто-то ходит. Наконец полог слегка отодвинулся под чьей-то рукой, и в ночь посмотрело немолодое темное лицо с бритым до синевы подбородком, что отличало это лицо от лиц всех усыпавших берег бородатых воинов.

– Эй, кто там есть поблизости… – крикнул человек властно.

Но, несмотря на властность тона, никто на его зов не отозвался. И тогда хозяин шатра просто махнул рукой в сторону лежащих на земле человеческих фигур, и тут же один из воинов вскочил, словно от сильного удара, и стал озираться по сторонам, и даже руку на рукоятку меча положил.

– Это я тебя зову… – сказал человек из шатра. – Приведи ко мне конунга… И быстро…

Воин знал, что такие приказы следует выполнять незамедлительно, и побежал, тяжело ступая по вязкому песку к красному золоченому шатру, где сказал что-то воинам у входа. Один из часовых тут же громко кашлянул, предупреждая, и, только выждав несколько мгновений, не отгибая полог, сказал десяток негромких слов. Но заходить в шатер не решился.

Из шатра что-то тихо ответили. А еще через мгновение красный полог отогнулся полностью, показывая, что очаг горел и здесь, и в ночь выступил высокий немолодой воин в богатых византийских доспехах, блеснувших в свете костра затейливым позолоченным узором. Длинные соломенного цвета волосы прямыми линиями спускались воину на плечи и не закрывали лица, отчего под бликами недалекого костра сразу красным светом озарился обезображивающий лицо шрам, проходящий через глаз и глубоко рассекающий щеку. Воин видеть мог только одним глазом, но его самого, привычного к этому, собственное уродство ничуть не смущало, а до других ему было дела мало. Единственный глаз светился холодным стальным высокомерием и презрением ко всему окружающему, что при свете костра, делающего черты лица более острыми, было заметно даже лучше, чем при дневном освещении.